Сборник произведений

Мы с Алтусом добирались до места три часа. Поначалу нам попадались редкие ели, позже местность становилась все более и более голой. Невысокие холмы — морщины на теле северной земли, присыпанные пудрой снега — делали окружающий пейзаж совсем потусторонним.

К счастью, Алтус не молчал. Видя, в каком подавленном состоянии я нахожусь, он затянул какую-то бесконечную ненецкую песню, под которую я один раз, кажется, даже заснул.

В себя я пришел уже на стойбище — когда луч фары снегохода вырвал из темноты ближний чум. Над его крышей струился в безветренное чернильное небо белый-белый дым.

— Приехали. — сказал Алтус и, лукаво оглядев меня, добавил: — Однако.

Он оставил снегоход на улице и, взяв часть моих вещей, вошел в чум, Я поспешил за ним — но когда вошел внутрь, едва не выронил свои чемоданы.

Внутри нас ждал Драмэнбас! Это было невероятно! (В сущности, тут вы вправе спросить, почему это было так уж невероятно, если перед этим я уже убедился, на что способны загадочные ненцы. На это я вам могу ответить только одно: ни один нормальный Избранный ученик из эзотерической книжки ни к чему никогда не может привыкнуть. Учитель может прохаживаться перед ним на ушах, прыгать с горы на гору, приручать диких медведей и сусликов — но ученик будет только бормотать "Это невероятно! Каким образом?!" и время от времени глубокомысленно заключать, что "Это было чем-то необъяснимым, что трудно объяснить обычной человеческой логикой". Почему мы все, Избранные ученики, так по-идиотски себя ведем — объяснить невозможно. Это надо пережить.)

— Это невозможно! — воскликнул я. — Каким образом ты оказался на стойбище раньше нас?

Драмэнбас коротко ответил:

— Я срезал путь.

Тот же вопрос я еще раз повторил Алтусу перед сном (после того как мы наелись супа). Я сказал ему, что обошел всю стоянку и не заметил второго снегохода, а на оленьей упряжке нас обогнать было невозможно.

— Драмэнбас прилетел в чум раньше нас, вот и все. — коротко ответил Алтус. Больше мне ничего не удалось от него узнать. Но я почувствовал, что происшедшее было чем-то необъяснимым, что трудно объяснить обычной человеческой логикой.

Глава третья

Я проснулся через несколько часов от холода. Было темно, костер посередине чума еле тлел. Я поднялся, откидывая толстенное одеяло, и огляделся — в чуме никого не было.

Пришлось выглянуть наружу, но там было совершенно темно — небо заволокли облака, так что не было видно даже звезд. Но там было кое-что, что испугало меня больше темноты: полная тишина. Ни позвякивания бубенцов оленей, ни скрипа их привязи. Человеческих голосов также не было слышно.

— Эээй! — закричал я. — Алтус! Палтус! Драмэнбасс!

Тишина была мне ответом. Мне стало по-настоящему страшно. Я кое-как присмотрелся и понял, что, кроме моего чума, от стоянки не осталось ничего — олени, нарты и второй чум бесследно исчезли. Вокруг расстилалась пустынная местность с низкими холмами, да шумно дышал в полукилометре к Западу огромный Енисей.

— Кто-нибудь! — снова позвал я. Тут мой взгляд упал на небольшую вязанку дров, оставленных (или забытых?) у чума. Машинально я взял несколько и, вернувшись в чум, подбросил их в огонь. При свете разгоревшегося костра я посмотрел на часы — было десять утра, но солнце так и не встало. Я постарался вспомнить, сколько длится на этой широте полярная ночь. Кажется, около пятидесяти семи суток. Первые уже пошли.

Почему они так со мной поступили? Я не мог понять. Если они хотели ограбить меня и убить — то они уже это сделали бы? Возможно, это просто начало испытания? Если так — то еще куда ни шло. Я втащил в чум всю вязанку дров, поставил их над костром вигвамчиком, чтобы высохли, и снова лег. Мне было скучно.

Сколько прошло времени? Трудно сказать? Иногда я смотрел на часы, и на них было три. После этого — как мне казалось, через час-другой — я снова смотрел на них, и было уже два. Все понятия времени смешались для меня, и только дрова медленно подходили к концу.

Однажды в четыре — я не знаю, ночи или дня — я кинул в костер последнюю пару сухих узловатых полешек. Что теперь будет? Я скорчился над огнем, наблюдая будто бы в ускоренной сьемке, как двумя льдинками поленья тают на огне. Вот они превратились в угли… Вот начали гаснуть…

Вскоре пришел холод. Я не делал ничего, чтобы справиться с ним — если «им», кто бы ни устроил мне это, нужен мой труп — то они получат его по-любому. Если нет — то они по-любому спасут меня. Постепенно темнело — то ли в чуме, то ли в глазах.

Глава четвертая

— Эй! Просыпайся!

Кто бы это мог быть? Я разлепил веки и посмотрел на склонившегося надо мной человека. Сначала мне показалось, что это Алтус.

— Ну и свинью же вы мне подложили — пробормотал я.

— Я не Алтус. — ответил тот же голос, и тут я понял, что он — женский! Это было невероятно!

Я окончательно пришел в себя. В чуме снова ярко горел огонь — ярче, чем когда-либо раньше. Было тепло, и укрыт я был уже не толстым шерстяным одеялом, а шкурой белого медведя. А надо мной склонилась незнакомая девушка — платиновая блондинка с голубыми глазами, большим бюстом, осиной талией и сексуальными бедрами. На ней было надето белое платье, выгодно подчеркивающее ее формы, и изящные унты на высоких каблучках, а в глазах светилась доброта, духовность и глубокий ум — нечто, похожее на выражение глаз моих знакомых-шаманов, но более древнее, что ли. Более изначальное.

— Кто ты? — только и смог вымолвить я.

— Тебе говорили обо мне — сказала она певучим голосом. — Я — Пингвиния.

— Как ты меня нашла?

— Я услышала с другого конца тундры, что ты начал замерзать — просто сказала она. — И поспешила спасти тебя.

"Этого не может быть!" — подумал я.

— Как ты добралась сюда?

— Я срезала путь. — загадочно ответила Пингвиния и встала. Она отошла в другой конец чума и, погремев какими-то крышками, вернулась с жестяной чашкой, полной горячего, дымящегося питья.

— Это — Золотой напиток — сказала она, — Теперь, после первого испытания, ты готов его выпить. В его состав входят мухоморы, синеножки и ягель — звонкий ягель Таймыра.

Я молча выпил — сил говорить больше не было. Тем временем Пингвиния встала у входа в чум и сказала:

— Мне нужно отлучиться ненадолго — немало у меня зверей ручных. Но как тебя начнет недетски глючить — вернусь я, чтоб с тобою рядом быть.

Это было невероятно! Она говорила стихами, вдохновенно и просто — я раньше думал, что так могут только величайшие поэты! Как зачарованный, следил я за нею. А она откинула полог чума и пропала.

Я закрыл глаза.

Глава пятая

Уходя, Пингвиния оставила мне довольно много еды и натаскала дров. Я съел солонинки и подкинул поленьев в огонь. Потом выкопал из-под одеял, наваленных всюду в чуме, старый приемник «Спидола» и попытался поймать на нем что-нибудь веселенькое, вроде «Rammstein». Но попал только на удивительно заунывную передачу из жизни оленеводов.

Радио пришлось выключить. Тем более что вся внутренняя поверхность чума начала переливаться каким-то странным свечением.