Сборник рассказов . Журнал «Наш современник» № 4-2012

Серёжка отступил вглубь спальни и ничком упал на кровать. Плечи его вздрагивали от смеха.

В хате душно. За окном конец августа, солнце в зените. Жарища-а! Поникшие, серые от жары и пыли листья сирени начинали уже кое-где буреть, а на берёзе, что за забором в огороде, так вообще уже чуть ли не половина листьев в ярко-желтый цвет окрасились. Осень на носу, холода не за горами, дожди.

Где Серёжка будет жить в то время — Бог весть, как любила повторять умершая тётка Тамара. Серёжка ведь один остался на белом свете, как перст один (опять любимые тёткины выражения), ни отца у него нет, ни мамы, ни даже далёких родственников. Была вот одна тётка Тамара, не старая ещё, но померла неожиданно. Рак лёгких, говорят, у неё был. И что это за рак такой? Вот бы поглядеть на него хоть одним глазком, увидеть, как он пожирает человека изнутри. И как он попадает во внутрь — тоже интересно бы узнать. Вообще, на свете много интересного. Вот, например.

— Ты плачешь? Ну поплачь, поплачь, касатик, полегчает.

Серёжка ещё глубже вдавил лицо в подушку и плечи его затряслись сильнее. Он узнал голос уборщицы из промтоварного магазина бабушки Фроси — старушки уже совсем, но шустрой и очень доброй.

Серёжка почувствовал, как теплая, сухонькая ладошка старухи легла ему на затылок и легонько погладила волосы.

— Поплачь…

Серёжины покойные родители были детдомовцами. Они долгое время учились вместе, работали на химкомбинате в городе Воскресенске, что под Москвой, и погибли в один день от взрыва в цеху какого-то там то ли котла, то ли газового резервуара. Папа сразу умер, а мама ещё почти сутки от ожогов мучилась. Но схоронили их вместе, в одной могиле.

Из общежития, где они раньше жили, Серёжку забрала в село троюродная тётка мамы, которая невесть откуда объявилась — или с Камчатки, или с Сахалина — и купила себе хату на Белгородчине. Десятки лет о ней не было ни слуху, и вот объявилась.

Два с половиной года назад, когда погибли родители, Серёжке семь лет исполнилось, и он должен был через лето в школу идти. Тётке Тамаре тогда пятьдесят четыре было, но выглядела она гораздо старше — лицо всё в морщинах, тёмное, фигура сухощавая и чуть сгорбленная. Но особенно губы тётку портили — синие и очень тонкие. Жалобы на какие-то свои болезни у неё были постоянно.

Из-за этих её болезней и Серёжке часто «на орехи» доставалось. Нет, нельзя сказать, что она была постоянно как-то по-особенному зла, но частые вспышки гнева, переходившие порой в истерию, делали жизнь Серёжки нервной, а временами опасной. Потом, правда, тётка каялась, плакала, пыталась приласкать обиженного. Но проходило совсем немного времени, и тётка вновь срывалась с цепи. В такие моменты у неё начинала идти горлом кровь, и когда тётка пыталась кричать, кровь разбрызгивалась вокруг, в том числе попадала и на Серёжку.

Бабушка Фрося частенько навещала их дом, нет-нет да и говорила тётке укоризненно:

— Скаженная ты, девка. Во зле не ведаешь, што творишь. Так ведь до греха недалече. Угробишь пацана ни за понюшку табаку.

Тётка в ответ только черными своими глазами зыркала и губы синюшные поджимала.

Питались они, как считала сама тётка, «так себе», что называется, с хлеба на квас перебивались. Мясо и рыба только по великим праздникам на столе были. А то всё в основном картошка, суп да каша какая-нибудь, чаще всего пшенка.

Тётке жирное противопоказано было, да она и без того в еде непривередливой была. К тому и Серёжку приучала.

— Обвыкайся, — говаривала она бывало, — тебя в жизни впереди не пряники медовые ждут, дай Бог, чтобы хлеба вволю было. Образованием хорошим я тебя обеспечить не могу, не за что, да и не доживу я до тех золотых дней, когда ты в люди выйдешь..

Серёжка слушал, согласно кивал головой, а сам вспоминал, как им в школьной столовой и котлетки, и конфетки и даже мороженое иногда давали.

— Знаешь пословицу, — продолжала учить уму-разуму тётка, — кушай тюрю, Яша, молочка-то нет.

— Не пословица это, а присказка, — поправлял Серёжка.

Тётка отмахивалась:

— Какая разница, главное, что умно сказано.

Так и прожили без малого три года: Серёжка в школу бегал, тётка летом в огороде ковырялась, зимой с бабушкой Фросей кости соседям мыла, да про болезни свои разговоры разговаривала. В последнее время, правда, она чаще лежала. Иной раз Серёжке за неё даже приходилось стряпать: картошку там сварить или поджарить, кашу постную в духовке в чугунке запарить. Но это всё не тяжело было, даже интересно. Страшно, когда тётка в кашле заходилась, и кровь из-под тряпицы иногда во все стороны летела.

Серёжку отвлёк от невесёлых мыслей дребезжащий козлиный голос настоятеля местной церкви отца Фаддея, который ввалился в дом вместе с двумя певчими отпевать усопшую. Был батюшка, несмотря на свои невеликие ещё лета, весьма дороден, высок, но волосяной покров на голове и лице имел скудный, а голос — жидкий. Винцом он особо не увлекался, был приветлив и обходителен. За те полтора года, что прослужил отец Фаддей в местной церкви, о нём никто ни разу худого слова не сказал. Даже мужики и парни, которые при встрече всегда первыми здоровались с ним, а некоторые любили ещё и поговорить на «вольные темы».

Серёжка опять чуть ли не рассмеялся во весь голос, когда огромный священнослужитель тоненько заблеял молитву и широко замахал густо дымящим кадилом. Две пожилые тётеньки, пришедшие с ним, подхватили молитву дружно и ловко.

В доме стало ещё труднее дышать.

Серёжка быстрее задёрнул тяжелую серую занавеску, что была в спальне вместо двери в зал, сел за старый, шаткий, покрытый рыжей клеёнкой стол, что стоял у окна впритык к стене, и стал смотреть на улицу.

Там не было ни единой живой души, если не считать трёх купавшихся в пыли кур, да ещё воробья, нашедшего себе тенёчек на одной из веток сирени. Солнце уже перевалило свой зенит, но жарило по-прежнему изо всех сил.

Серёжка вдруг вспомнил, как Наташка Кириленко из их класса, хвастунья и ябеда, но хорошо игравшая в волейбол, рассказывала прошлой зимой в школе, что её мама, когда хоронили дедушку, написала письмо за несколько лет до того умершей бабушке и положила в дедушкин гроб. Наташка хвасталась, что бабушка на том свете это письмо получила. Когда Наташку спрашивали, откуда ей известно, что до бабушки письмо действительно дошло, она отвечала запальчиво: — Оттуда! — и показывала язык.

Девочки все до одной верили Наташке, а мальчишки некоторые сомневались и говорили, что Наташка всё врёт потому, как на том свете темень — хоть глаз выколи, и прочитать письмо под землёй нет никакой возможности.

Серёжка верил. Он верил Наташке ещё и потому, что она хоть и хвастунья, но училась хорошо, иногда даже Серёжке помогала во время контрольных некоторые задачки решать. Порешает всё своё сначала, а потом и ему, соседу по парте, помогает.

Вспомнив про Наташку, Серёжка очень захотел её увидеть, хотя знал: почти до конца месяца это нереально, уехала Наташка на днях со старшей сестрой в гости к родственникам в Санкт-Петербург.

Батюшка с певчими продолжали в зале читать молитву над умершей тёткой, во дворе неожиданно заполошно закудахтала соскочившая, наверное, из гнезда курица, и её вопль подхватил тощий, белый с желтизной петух с большим красным гребнем, свалившимся набок. Петух выскочил из-под крыльца и орал так, как будто это не курица, а он сам неожиданно снёс яйцо и теперь на радостях старался как можно громче оповестить об этом округу.