Сборник рассказов

– Я не продавал ее. Торики меня ограбил.

– …если бы ты ее не продал, он дал бы тебе пять тысяч французских долларов, а это все равно что десять тысяч чилийских.

– Он посоветовался с матерью, – пояснил Мапуи. – Она-то знает толк в жемчуге.

– А теперь у нас нет жемчужины, – простонала Тэфара.

– Зато я заплатил долг Торики. Значит, тысячу двести я все-таки заработал.

– Торики умер! – крикнула она. – О его шхуне нет никаких известий. Она погибла вместе с «Аораи» и «Хира». Даст тебе Торики на триста долларов кредита, как обещал? Нет, потому что Торики умер. А не найди ты эту жемчужину, был бы ты ему сейчас должен тысячу двести? Нет! Потому что Торики умер, а мертвым долгов не платят.

– А Леви не заплатил Торики, – сказал Мапуи. – Он дал ему бумагу, чтобы по ней получить деньги в Папеете; а теперь Леви мертвый и не может заплатить; и Торики мертвый, и бумага погибла вместе с ним, а жемчужина погибла вместе с Леви. Ты права, Тэфара. Жемчужину я упустил и не получил за нее ничего. А теперь давай спать.

Вдруг он поднял руку и прислушался. Снаружи послышались какие-то странные звуки, словно кто-то дышал тяжело и надсадно. Чья-то рука шарила по циновке, закрывавшей вход.

– Кто здесь? – крикнул Мапуи.

– Наури, – раздалось в ответ. – Скажите мне, где Мапуи, мой сын?

Тэфара взвизгнула и вцепилась мужу в плечо.

– Это дух! – пролепетала она. – Дух!

У Мапуи лицо пожелтело от ужаса. Он трусливо прижался к жене.

– Добрая женщина, – сказал он запинаясь и стараясь изменить голос. – Я хорошо знаю твоего сына. Он живет на восточном берегу лагуны.

За циновкой послышался вздох. Мапуи приободрился: ему удалось провести духа.

– А откуда ты пришла, добрая женщина? – спросил он.

– С моря, – печально раздалось в ответ.

– Я так и знала, так и знала! – завопила Тэфара, раскачиваясь взад и вперед.

– Давно ли Тэфара ночует в чужом доме? – сказал голос Наури.

Мапуи с ужасом и укоризной посмотрел на жену, – ее голос выдал их обоих.

– И давно ли мой сын Мапуи стал отрекаться от своей старой матери? – продолжал голос.

– Нет, нет, я не… Мапуи не отрекается от тебя! – крикнул он. – Я не Мапуи. Говорю тебе, он на восточном берегу.

Нгакура проснулась и громко заплакала. Циновка заколыхалась.

– Что ты делаешь? – спросил Мапуи.

– Вхожу, – ответил голос Наури.

Край циновки приподнялся. Тэфара хотела зарыться в одеяла, но Мапуи не отпускал ее, – ему нужно было за что-то держаться. Дрожа всем телом и стуча зубами, они оба, вытаращив глаза, смотрели на циновку. В яму вползла Наури, вся мокрая и без аху. Они откатились от входа и стали рвать друг у друга одеяло Нгакуры, чтобы закрыться им с головой.

– Мог бы дать старухе матери напиться, – жалобно сказал дух.

– Дай ей напиться! – приказала Тэфара дрожащим голосом.

– Дай ей напиться, – приказал Мапуи дочери.

И вдвоем они вытолкнули Нгакуру из-под одеяла. Через минуту Мапуи краешком глаза увидел, что дух пьет воду. А потом дух протянул трясущуюся руку и коснулся его руки, и, почувствовав ее тяжесть, Мапуи убедился, что перед ним не дух. Тогда он вылез из-под одеяла, таща за собою жену, и скоро все они уже слушали рассказ Наури. А когда она рассказала про Леви и положила жемчужину на ладонь Тэфары, даже та признала, что ее свекровь – человек из плоти и крови.

– Завтра утром, – сказала Тэфара, – ты продашь жемчужину Раулю за пять тысяч французских долларов.

– А дом? – возразила Наури.

– Он построит дом, – сказала Тэфара. – Он говорит, что это обойдется в четыре тысячи. И кредит даст на тысячу французских долларов – это две тысячи чилийских.

– И дом будет сорок футов в длину? – спросила Наури.

– Да, – ответил Мапуи, – сорок футов.

– И в средней комнате будут стенные часы с гирями?

– Да, и круглый стол.

– Тогда дайте мне поесть, потому что я проголодалась, – удовлетворенно сказала Наури. – А потом мы будем спать, потому что я устала. А завтра мы еще поговорим про дом, прежде чем продать жемчужину. Тысячу французских долларов лучше взять наличными. Всегда лучше платить за товары наличными, чем брать в кредит.

* * *

Ату их, ату!

Это был пьянчуга шотландец, он глотал неразбавленное виски, как воду, и, зарядившись ровно в шесть утра, потом регулярно подкреплялся часов до двенадцати ночи, когда надо было укладываться спать. Для сна он урывал каких-нибудь пять часов в сутки, остальные же девятнадцать тихо и благородно выпивал. За два месяца моего пребывания на атолле Оолонг я ни разу не видел его трезвым. Он так мало спал, что и не успевал протрезвиться. Такого образцового пьяницу, который пил бы так прилежно и методично, мне еще не приходилось встречать.

Звали его Мак-Аллистер. Посмотреть – хлипкий старикашка, еле на ногах держится, руки трясутся, как у параличного, особенно когда он наливает себе стаканчик, но я ни разу не видел, чтобы он пролил хоть каплю. Двадцать восемь лет носило его по Меланезии, между германской Новой Гвинеей и германскими Соломоновыми островами, и он так акклиматизировался в этих краях, что и разговаривал уже на тамошнем тарабарском наречии, которое зовется «beche de mer». Даже говоря со мной, не обходился он без таких выражений, как «солнце, он встал» – вместо «на рассвете», «каи-каи, он здесь» – вместо «обед подан» или «моя пуза гуляет» – вместо «живот болит».

Маленький человек, сухой, как щепка, прокаленный снаружи жгучим солнцем и винными парами изнутри, живой обломок шлака, еще не остывшего шлака, он двигался толчками, как заведенный манекен. Казалось, его могло унести порывом ветра. Он и весил каких-нибудь девяносто фунтов, не больше.

Но, как ни страно, это был царек, облеченный всей полнотою власти. Атолл Оолонг насчитывает сто сорок миль в окружности. Только по компасу можно войти в его лагуну. В то время население Оолонга составляли пять тысяч полинезийцев; все – мужчины и женщины – статные, как на подбор, многие ростом не ниже шести футов и весом в двести футов с лишним. От Оолонга до ближайшей земли двести пятьдесят миль. Дважды в год наведывалась маленькая шхуна за копрой.