Сборник рассказов

Я сделал это с максимальной тщательностью и получил вот такую фигуру. Когда меня будут вскрывать после смерти, — заметил Дюгесклен драматично, — обнаружат, что она вырезана у меня на сердце.

Он извлек из кармана блокнот и быстро набросал фигуру для заинтересованного Бивена:

Обратите внимание: у нее восемь сторон, а двадцать семь крестов расположены в группы по три, в то время как в одном углу находятся крест больше и жирнее и два маленьких, не столь симметричных креста. Эта группа изображает элемент случая, и вы двинетесь в верном направлении, если заметите, что восемь — это два в кубе, а двадцать семь — три в кубе.

На лице Бивена отразилась работа мысли.

— Во время обратного марша, — продолжал Дюгесклен, — Доду передал: "Шпион не дремлет. Но сосчитайте количество букв в имени любимого ученика Аристотеля". Я догадался, что он на самом деле имеет в виду не Аристотеля. Он хотел сказать Платона, и, стало быть, Сократа; я сосчитал: А-Л-К-И-В-И-А-Д = 8, и таким образом в тот день совершенно сбил с толку соглядатая. На следующий день он выстучал с большим нажимом "Раху", [3] имея в виду, что следующее лунное затмение будет подходящим моментом для нашего предприятия, и остаток дня мы провели в светской болтовне, чтобы затмить подозрения шпиона. Следующие три дня он ничего не мог сообщить, так как слег в больницу с температурой. На четвертый день: "Я выяснил, что шпион — мерзкая свинья, лейтенант из Тулона, куритель опиума. Теперь он у нас в руках: он не знает Парижа. Проведите линию от Восточного вокзала к площади Этуаль и возведите на ней равносторонний треугольник. Подумайте об имени всемирно известного человека, живущего на его вершине. — (Это была выдумка супергения, поскольку в основу шифра мне пришлось положить английский алфавит, а шпион знал только собственный, ну разве что чуточку швейцарский). — С этого момента я буду передавать сообщения шифром в точном нумерологическом соответствии, и ключом будет его имя".

3

Раху — в древнеиндийской мифологии — демон, считавшийся также планетой, вызывающей солнечные и лунные затмения.

Только моя несравненно сильная натура позволила расшифровывать его сообщения вдобавок к работе, которой меня заставляло заниматься начальство. Точно запомнить получасовое шифрованное сообщение — несомненный подвиг памяти, особенно если учесть, что зашифрованное сообщение само по себе изложено с невнятным символизмом. Шпион решил бы, что тронулся рассудком, если бы смог прочесть иероглифы, которые были лишь деталями головоломки, созданной гениальным умом. Например, я получал такое сообщение: owhmomdvvtxskzvgcqxzllhtrejrgscpxjrmsggausrgwhbdxzldabe, которое при дешифровке (и шпиону приходилось скрежетать зубами всякий раз, когда Доду передавал букву w) означало всего лишь: "Персики 1761 года сияют в садах Версаля".

Или вот: "Охота, Папа Римский в тюрьме; Помпадур; Олень и Крест". "Люди четвертого сентября, их предводитель смущен письмами Жертвы Восьмого Термидора [4] ". "Крийону [5] в тот день не повезло, хотя он был необычайно храбр".

Такими были указания, из которых я сложил по кусочкам план нашего побега!

Скорее по наитию, нежели благодаря работе ума, я выяснил из пары сотен таких ключей, что охранники Бертран, Роллан и Моне подкуплены, и им обещано повышение и перевод с Дьявольского острова, если они помогут нам бежать. Судя по всему, правительство нуждалось в своем главном стратеге. Затмение предстояло через десять недель и не нуждалось ни во взятке, ни в обещаниях. Самым сложным было обеспечить, чтобы Бертран стоял на страже в нашем коридоре, Роллан у ограды, а Моне на заставе. Шансы такой комбинации в день затмения были бесконечно малы: 99,487,306,294,236,873,389 к одному.

4

Жертва Восьмого Термидора — 8 термидора II революционного года Робеспьер выступил с речью в Конвенте, 9 был арестован и 10 термидора казнен.

5

Крийону в этот день не повезло — Луи Крийон (1541–1615) — капитан французской армии, отличившийся во многих сражениях.

Было бы безумием полагаться на удачу в таком важном деле. Доду решил подкупить самого губернатора. К сожалению, это было невозможно, поскольку а) напрямую встретиться с губернатором было немыслимо, даже с помощью подкупленных охранников, б) проступок, за который ему достался этот пост, не могло простить ни одно правительство. На самом деле, он был таким же узником, как мы сами; в) он был человеком с большим состоянием и твердой карьерой и безупречно честным.

Я не могу сейчас вдаваться в его историю: несомненно, вы и так ее знаете. Скажу только, что она была такого свойства, что эти факты (столь любопытно противоречивые, на первый взгляд) прекрасно сочетались. Между тем, уверенность, потрясавшая в посланиях Доду "Собирайте виноград в Бургундии, готовьте бочки в Коньяке, ха!", "ореховое суфле поджидает нас на Сене!" и тому подобных, демонстрировала, что его гигантский мозг не только изучил проблему, но и решил ее к нашему удовлетворению. План был безупречен: в день побега трое охранников будут дежурить на воротах, Доду разорвет свою одежду, свяжет Бертрана и вставит ему в рот кляп, а потом придет и освободит меня. Вместе мы набросимся на Роллана, заберем его форму и ружье и оставим его связанным. Затем мы должны добежать до берега, сделать то же самое с Моне, переодеться, взять лодку ловца осьминогов, отправиться в гавань и от имени губернатора потребовать его паровую яхту, чтобы догнать сбежавшего заключенного. Затем мы должны приплыть в район, где много кораблей, поджечь яхту, так, чтобы нас «спасли» и отправили в Англию, а там уже договориться с французским правительством о реабилитации.

Таков был простой и в то же время искусный план Доду. Все шло превосходно — до одного рокового дня.

Шпион, больной желтой лихорадкой, неожиданно упал замертво в поле незадолго до отбоя. Внезапно, не раздумывая ни минуты, Доду подбежал ко мне и сказал, рискуя быть высеченным: "Весь план, который я передавал вам шифром эти четыре месяца — обман. Шпион все знал. Теперь его уста закрыты навек. У меня есть другой план, настоящий, проще и надежней. Завтра утром я вам расскажу".

Свисток приближающегося поезда прервал рассказ Дюгесклена в самый драматический момент.

"Да, — сказал Доду (продолжал рассказчик), — у меня есть план получше. Я придумал военную хитрость. Завтра утром я вам расскажу".

Поезд, который должен был отвезти рассказчика и его слушателя в Мадчестер, появился за поворотом.

— Это утро, — мрачно произнес Дюгесклен, — это утро так и не наступило. То же самое солнце, что убило шпиона, уничтожило великий мозг Доду, в тот самый день они бросили болтливого маньяка в психиатрическую палату, и он уже не вышел оттуда.

Поезд подъехал к платформе маленькой станции. Дюгесклен почти шипел в лицо Бивену.

— Это был вовсе не Доду, — выкрикнул он, — это был обычный уголовник, эпилептик, его вообще по ошибке послали на Дьявольский остров. Он был давно безумен. В его посланиях не было никакого смысла, это был жестокий розыгрыш!

— Но как же, — спросил Бивен, забираясь в вагон и оглядываясь, — как же вам удалось сбежать?

— Благодаря военной хитрости, — ответил ирландец и вскочил в другое купе.

Перевод Д. Волчека

Рассказ впервые опубликован в сборнике Кроули "Военная хитрость" (The Stratagem, Mandrake Press, 1929)

ФЛОТСКИЕ НУЖДЫ

В комнате было сладко и душно от запаха запретных поцелуев; легкий влажный аромат пота парил в сумерках, слышно было дыхание, которое не осмеливалось звучать, [6] вздохи, приглушенные страхом. Голова гардемарина тихо повернулась, язык томно потянулся к губам лейтенанта. Шум в соседней комнате; оба страшно задрожали, спрыгнули с дивана, на котором лежали, поспешно уничтожили следы беспорядка, учиненного их страстью. Гардемарин взял руку любовника, поднес к губам, крепко укусил с внезапным безумным желанием и прошептал голосом, дрожащим от неудовлетворенной похоти: "О Боже! Боже! Теперь я тебя люблю!" Он выскользнул в дверь и оставил Эндрю Клейтона наедине со сладкими воспоминаниями и беспокойными размышлениями о будущем. Ведь Монти ле В. никогда прежде не дарил ему свою любовь. Монти был смуглым, томноглазым, с черными, как смоль, волосами: вокруг него царила та неопределимая атмосфера, которую сразу распознают извращенцы, — общество, скрепленное узами, что теснее масонских. Он пробыл на борту "Осириса" [7] всего лишь неделю, когда капитан предложил ему высокое положение, вызывающее зависть других мальчишек, сражавшихся за честь быть избранным главным катамитом. Яростная битва ревнивых красавчиков закончилась тем, что они так возбудились из-за пролитой крови и сильной боли, что свидетели были шокированы зрелищем импровизированной оргии, столь же пылкой, какой только что была драка. Мальчики быстро помирились, а Монти стал первым фаворитом капитана и тиранил его с силой, прежде неслыханной в требовательной взаимности affaire d'amour. [8] Капитан же, со своей стороны, требовал только лишь верности, и действительно Монти полюбил его столь сильно, что даже намек на измену был немыслим. Но, между тем, однажды он испытал неукротимое желание к самому популярному из лейтенантов, Эндрю Клейтону, человеку диких страстей, которые трудно заподозрить, глядя на белокурые волосы и робкие серые глаза. Эндрю, заметивший лукавые взгляды гардемарина, однажды зашел в его каюту, молча подошел к нему и страстно поцеловал, в то время как его рука пыталась пробудить желание еще более прямолинейным способом. Но мимолетное увлечение мальчишки прошло, и в тот раз он грубо отверг притязания будущего любовника. Эндрю, взяв себя в руки, молча ретировался. На следующий день, тем не менее, их обоих вызвал капитан, прочел длинную лекцию о грехе педерастии и жестоко наказал. Ясно было, что капитан Спелтон не жаждет, чтобы ему наставили рога, и намерен быть настороже. Монти в своей невинности был страшно разгневан и, разумеется, решил изменить капитану при первой возможности. Во время молитвы тем же вечером он исхитрился прошептать: "Ты должен взять меня, если ты еще…", и немедленный результат этих слов изрядно смутил Эндрю. Но все их попытки встретиться и сорвать поцелуй всякий раз расстраивались словно бы случайно, хотя теперь-то они знали, что это делается нарочно. Эндрю решил, наконец, выбрать другого гардемарина и сделать вид, что пылает к нему страстью, дабы успокоить подозрения. Ревность Монти отвергла эту идею, и прошло немало времени, прежде чем он согласился. «Кэти» Эмброуз, выбранный для этой цели, был грязным мальчишкой самого порочного типа. Его любимой публичной забавой было лежать на спине и пытаться поймать ртом и проглотить собственные выделения; к тому же он порочил свое звание, облизывая гениталии и ноги самых грязных матросов и кочегаров на корабле. Он только рад был возможности повысить положение в обществе, когда Эндрю подступил к нему с прелюдией любви. Монти сам одобрил этот выбор, убежденный, что Эндрю никогда не влюбится в столь порочного мальчишку. Но то, что он увидел три недели спустя, разубедило его. И вот каким образом.

6

дыхание, которое не осмеливалось звучать — намек на слова Оскара Уайльда о "любви, которая не осмеливается назвать свое имя".

7

на борту «Осириса» — Кроули плыл в Европу из Египта на этом корабле в апреле 1904 г., после получения "Книги Закона". Среди пассажиров была глава Теософского общества Анни Бизант. Кроули и Бизант обсуждали немало священных тем, но не новое откровение Закона Телемы (прим. републикатора Мартина Старра).

8

Любовной связи (фр.)

Как-то ночью неугомонный капитан предложил прогуляться, и любовники тихо выскользнули из каюты. Вскоре они добрались до места, где скрывались Эндрю и Эмброуз, и тут им повезло: они застали первого в момент осквернения самого священного алтаря, в то время как мальчишка, полуобернувшись, нежно жевал и облизывал подмышку потеющего лейтенанта. Пальцем свободной руки он пытался проникнуть в святилище компаньона, в то время как другою ласкал собственные гениталии в унисон с движениями любовника. Акт был завершен: тяжело дыша и постанывая, они утонули в постели, бездыханные. Языки лениво переплетались; старший медленно извлек: прелестный звук сопровождал его выход. Небольшая передышка, и мальчишка дал любовнику сигнал. Тот повернулся, Эмброуз поднялся, уселся на него, и сладко-соленое приношение, пахнущее теперь божеством, которому оно предназначалось, хлынуло в раскрытый рот изнемогшего мужчины. Затем мальчишка скользнул вниз в объятья любовника: они смаковали фимиам сплетенными языками, пока аромат не угас, и, наконец, проглотили, предвещая порыв вновь проснувшегося желания. Кэти нетерпеливо развернулся, приготовившись к новым объятьям, но тут Монти прошептал капитану: "Дорогой, я не могу больше этого вынести, пойдем прочь!" Этой ночью они вовсе не спали, но я не слышал, чтобы они сожалели об этом. Но Монти был чудовищно возмущен поведением Эндрю, и когда малыш Эмброуз ударил Монти (который с наивным красноречием обозвал его говнососом), последний сбил его с ног и поколотил. Лейтенанту, оказавшемуся поблизости, пришлось вмешаться, и смуглый томный мальчик был наказан. Эта злая месть (так он ее воспринял) разозлила Монти еще больше, и в результате он вообще перестал разговаривать с Эндрю.

Был вечер большой пирушки на берегу, и Монти ле В. зашел в маленькую комнату рядом с бильярдной подождать капитана. Незамеченный Эндрю прокрался за ним и теперь прятался за тяжелой шторой, скрывавшей дверь; он слушал, как мальчик что-то бормочет себе под нос, его голос заглушали лишь громкий хохот и ругательства, доносившиеся из бильярдной. Спелтон, очевидно, запаздывал, а желания Монти с каждой минутой все больше выходили из-под контроля. Наконец он спустил штаны и принялся забавляться в одиночестве, надеясь хоть отчасти избавиться от неудобства. В этот момент Эндрю выскользнул и прошептал: "Скажешь хоть слово, мы погибли. Твоя одежда…" Испуганный мальчик дернулся в ужасе. Он пребывал в страшной ярости, но не решился что-либо сказать, издать хоть малейший звук. Благодаря прошлой истории он знал, что капитан не поверит его рассказу. Похотливый лейтенант извлек свое орудие, распаленное и огромное, и начал искать вход. Мальчик сопротивлялся всею силою сфинктера. Но пара шлепков по копчику напомнили, что у него смелый любовник, который от своего не отступит, и, в конце концов, он сдался. Одним сильным ударом елда его любовника вошла во всю свою длину, и, привыкший к пенису капитана, мальчик с трудом сдержал крик боли. Насильник был многим длиннее и толще и вовсе не беспокоился о боли, которую мог причинить. И он метался, как безумный конь! Наконец, долгожданный оргазм. Лавина поцелуев хлынула на оливковую шею. И затем роскошное признание, с которого и началась история.