Сборник рассказов

— Шире Волги?

— Куда! Почитай, в сто раз шире.

— А далеко оттелева Ерусалим?

— Не могу знать, почтенные, а надо полагать, что близко.

В половине этого разговора в комнату вошли гвардейский солдат и молодая баба в синем шугае и в расписанном платке на голове. Они потребовали чаю. Солдат начал прислушиваться к разговору. Молодой парень по-прежнему задавал сборщику вопросы.

— Ну а чье ж это самое Черное море? — спросил он.

Сборщик замялся.

— То есть как чье? Известно, Божье… Вот старцев этих, что в обители заключены, наши ослобонить хотят, да трудно. Семь мостов строили, и каждый проваливался.

— А на кораблях приплыть нельзя?

— Извергнет, потому — не вода, а смола…

Солдата взорвало. Он вмешался в разговор.

— Старый ты человек, а врешь, — сказал он сборщику. — На кораблях нельзя, так пароходы по нем ходят.

— Что ж, служивый, вам лучше знать. Вы человек бывалый, а мы понаслышке. Люди ложь и мы тож, — отвечал сборщик.

— Так, то-то… Нечего и соваться! Морем этим, почтенные, владеют семь царей, — обратился он к мужикам. — На одном конце владеем мы, на другом — турка, на третьем — китаец, на четвертом — арап, на пятом — немец, только ему препона положена, чтоб не стрелять… на шестом там еще равные…

Солдат остановился.

— Спасибо тебе, служивый! — благодарили его мужики.

— Ну а что это за слово такое, служба? — спросил солдата молодой парень, отыскал в газете и прочел: — «Гордый Альбион с завистью взирает на успехи на Востоке». Альбион-то этот ругательное слово, что ли?

— Хитер больно. Поднеси стаканчик — так скажу, — отвечал солдат.

— А зачем не поднести? Мы и сами выпьем за компанию.

Потребовались три стаканчика. Солдат подсел к мужикам, чокнулся с ними, выпил и сказал:

— Про Наполеона слыхали?

— Как не слыхать!

— Ну, вот Альбион этот самый Наполеон и есть, потому он теперь с разными пашпортами живет и что ни месяц, то имя свое меняет, — отчеканил солдат.

— Иван Пантелеич, куда ж вы ушли? Я пужаюсь одна, — крикнула солдату баба.

К мужикам подошел сборщик, протянул книгу с крестом, поклонился и нараспев заговорил:

— Порадейте, православные, на построение храма Господня… Великомученицы Параскевы Пятницы!..

Мужики дали по грошу.

В БАНЯХ

Был вечер. Газовые рожки ярко освещали раздевальную комнату Туликовых бань. Народу было не много. В углу, на диване, завернувшись в простыню, лежал пожилой купец с окладистой бородой и пил кислые щи. Поодаль от него раздевался, снимая с себя сюртук с погонами, чиновник военного министерства. В другом углу поп расчесывал гребнем свои мокрые волосы.

В раздевальную вошел молодой купец. Он был в коротенькой шубе, из-под которой виднелись полы халата. Сзади его мальчик в ватном казакине нес узел с бельем. Молодой купец отдал шубу сторожу. Завидя лежащего пожилого купца, он тотчас же крикнул:

— Парамону Иванычу! — и, обратись к мальчику, сказал: — Эй, Мольтка! Неси сюда белье. Здесь будем раздеваться. Знакомые есть.

Молодой купец сел против пожилого. Спросив, хорош ли пар, тепло ли в предбаннике, он начал раздеваться и снова обратился к мальчику:

— Ну, Мольтка?! Снимай с меня сапоги.

Парамон Иваныч прислушался.

— Как ты это его зовешь? Что, кажись, такого и имени в святцах нет? — спросил он.

— Мольткой. Это не имя. Это сосед наш в лавке, Голованов, его так окрестил. Шутник он. Таперича начитался он этих самых газет, про эту политику, значит, и всем названия этих воинов раздал. Кого Трошу зовет, кого Тьером… а его вот Мольткой прозвал, — рассказывал молодой купец. — Так из газет и хлещет! Сядем в мушку играть — туз пик у него Жуль Фавр, в горку — бар да дым барда дымом не называет, а Бисмарком. Саешник, что нас в рядах кормит, — Тьер у него, а соседа нашего Бубликова Рошфором окрестил. Тот смерть этого не любит, сердится. Дело чуть до драки не дошло. К мировому уже хотели подавать, да свои отговорили. Какой я, говорит, Рошфор, у меня христианское имя есть. На что жену свою — и ту Гамбеттой прозвал. Были мы тут как-то на именинах, так она в слезы. «Что, — говорит, — я тебе за Гамбетта досталась! Пятнадцать лет вместе прожили, все была Анна Ивановна, а вдруг Гамбеттой, сделалась».

— Безобразник, известно, — процедил сквозь зубы Парамон Иваныч.

— Позвольте, как же он жену Гамбеттой зовет? Ведь Гамбетта мужчина? — вмешался в разговор чиновник военного министерства.

— Да ведь ему все равно. Он так, зря…

— Как мужчина? А отчего же имя женское? — спросил Парамон Иваныч.

— Не женское, а италианское. Он, надо полагать, италианец, а италианцев все так зовут, — пояснил чиновник.

— Поди ж ты! А ведь я думал, что и у талианцев: мужчина так за мужчину идет, а женщина так за женщину. А почем вы знаете, может, эта Гамбетта только в мужское платье переодета. Что ж, говорят, и у нас на Кавказе какая-то женщина воевала, только в офицерское платье переодета была.

— Да нет, вы это бросьте! Голованову, про которого я рассказываю, все равно. Ему какое слово попалось на язык, то и ладно, — снова начал молодой купец. — Он вон теперь трактир не иначе, как капитуляций зовет. «Пойдем, — говорит, — в капитуляцию чайку испить да дизентерии по рюмочке выпить». — Чиновник захохотал.

— Как дизентерии? Да ведь дизентерия болезнь. Кровавый понос.

Молодой купец ударил себя по бедрам.

— Что вы? Ну, скажите на милость! А ведь мы думали, что дизентерия значит пьянство. Так и считали. Как же во всех газетах стояло: «В войсках свирепствует дизентерия». Мы и думали, что пьянство. Ведь придумают же эдакое мудреное слово!

— Вы бы уж спросили у кого-нибудь лучше.

— У кого спросить-то? У буфетчика, что ли?

Парамон Иваныч начал охать.

— Что вы? — спросил молодой купец.

— Ногу смерть ломит. По всему телу ломота. То в ребро жиганет, то в ногу, а то плечо… Давеча уж и то перцовкой в бане натерся, думал, что лучше будет, — ничего не лучше.

— Вы бы к доктору…

— К доктору? Нет уж, благодарим покорно! На своей шкуре изведали, что эти доктора-то есть.

— Верно, не к хорошему попали.

— Да ведь кто же его знает! Немец как немец. Заболело тут у меня плечо. Ну просто смерть! Всю ночь не спал. Наутро пошел в аптеку. Дай, думаю, полечусь. Пришел. За конторкой немец стоит. Нет ли, говорю, у вас какого снадобья помазаться? Плечо говорю, покою не дает. Посмотрел на меня этот немец, да и говорит: мы, говорит, так дать не можем. Вы к доктору сходите — что он пропишет, то и дадим. Вот здесь, говорит, рядом лечебница есть. Ну что ж, думаю, схожу. Отправился.

Парамон Иваныч остановился.

— Да что, и рассказывать-то не стоит… Срамота одна, — сказал он. — Никому я об этом не рассказывал, потому позор… Узнают у нас в рынке соседи, так еще дразнить начнут.

— Уж рассказывайте, коли начали. Я — могила. Ей-богу, никому не скажу, — ободрил его молодой купец.

— Да что, совестно… Ну, пришел я к этому доктору. Взяли с меня рубль при входе. Выходит сам. Вот ломота, говорю, по всему телу, спать не дает. Дайте, говорю, помазаться. «Надо, — говорит, — посмотреть». И велел мне раздеться. Разделся я. Уж он меня щупал, щупал… «Я, — говорит, — мазаться ничем не даю. Я водой лечу. Согласны вы?» Согласен, говорю, потому, думал я, что он мне наговоренной воды пить даст, ан дело-то вышло, чтоб ему пусто было, не то…