Сборник рассказов

…Биноклю потом промыли рану на голове, Юлька переоделась в джинсы, с сожалением засунув в мусорное ведро рваное праздничное платье, и празднество возобновилось.

Ровно в полночь гости, во главе с Юлией, торжественно пошли курить план.

Бинокль потрусил за ними, рассчитывая на Юлину патологическую незлопамятность. И зря, как оказалось. Потому что попытка выклянчить паровозик вновь закончилась трагично.

Патологически незлопамятная Юлия, заметив вытянутые дудой губы Бинокля, смачно треснула по ним лейкой в виде петушка, и припечатала:

— А ты покури трубу от Запорожца, клизма очкастая!

Всё как обычно…

Я сидела возле бездыханного тела Бумбастика, и с горечью думала о том, что расчленять его труп, и развозить в метро его останки в разные концы Москвы придётся мне. Как лучшей Юлиной подруге. Перспектива не радовала.

Более того, я услышала, как скрипнула дверь, кто-то шагнул в тёмную комнату, где лежал непогребённый Бумба, и рядом раздался голос:

— Есть тут кто?

Я вздохнула. Причём, громко. Но ничего не ответила.

Голос молчал полминуты, а потом сказал:

— Давай, что ли, потрахаемся, как там тебя зовут? Я потом тебе на гитаре сыграю…

Я снова вздохнула, и нежным сопрано ответила:

— Иди нахуй, гитарист. Рождество сегодня, урод. О душЕ подумай. И вали с Богом, по тихой грусти.

Удаляющиеся шаги. Сработало.

В комнате кто-то надрывно орал:

— Чёрррные глаза! Умираю! Умираю!

И слышался треск разрываемых одежд, и аплодисменты.

«А в детстве я занималась бальными танцами и спортивной гимнастикой» дубль два.

Скрип двери. Шёпот: «Есть тут кто?» Молчу. И тишина.

Вдруг, где-то сбоку послышалась возня, и хихиканье: «Ой, ты ЕГО побрил? Такой смешной…»

Стало интересно. Очень интересно. Я тоже люблю смеяться. Так посмешите же меня! И включила свет.

Рядом с телом Бумбастика скрючились Пицца и Лысый.

Пицца лежал, отвернувшись к стене, и его тошнило за кровать.

Лысый лежал на Бумбастике, и мастурбировал ему член.

Через пять секунд я поняла, что расчленять мне ничего не придётся, потому что Бумба вышел из комы, и принялся бить Лысого, Пиццу, и лягнул меня в бок.

В распахнувшиеся двери ввалились гости, неся на руках Юлю с гитарой, Бинокля в салате, а позади всех напирал мощным телом Гена-Геморройщих, утробно рыча:

— Умиррраю! Умиррраю! Чёрные глаза!

На часах было два часа ночи.

Дважды приезжавшие на вызов соседей милиционеры, танцевали с грудастыми гостьями финскую польку, мама и бабушка именинницы совместными усилиями забаррикадировали изнутри дверь, да так, что на следующий день пришлось вызывать МЧС, в салатах лежали несколько гостей и Юлькины колготки, а я шла по хрустящему снегу домой.

В соседний подъезд.

В больших меховых тапочках, угнанных из Юлькиной квартиры и в чьём-то красном пуховике.

Из Юлькиных окон вылетал фейерверк и китайские петарды, с балкона валил душистый дым, а на московском небе сияла рождественская звезда.

С днём рождения тебя, Юлька!

Честь

21-08-2007

Мне было шестнадцать, и я не сберегла свою честь.

Проебала, прости, Господи.

Я сидела в школьном туалете на подоконнике, болтала ножками, обутыми в красные кедики, и думала о том, что теперь меня точно не возьмёт замуж ни один приличный мужик. Никогда. А замуж за того, кто мне эту честь помог не сберечь — я не собиралась. Ещё чего.

Ненадёжный мужик. Ни о чём вообще. Вот буквально только что меня подружка спросила:

— Слышь, а у твоего Ваньки куртка серая есть?

— Ну, есть — ответила я, пытаясь смыть в унитаз окурок

— Хы. Клёво. А он вчера от тебя во сколько домой ушёл?

— Хм… — задумалась. — В пол-одиннадцатого.

— Слышь, я вчера пошла с собакой гулять вечером, вдруг вижу — вроде Ванька пилит. Издали непонятно. В руке у него — гантеля. Ты ему гантелю давала?

— Угу. Я их дома сама вытачиваю, а потом всем дарю. У меня вся квартира в гантелях. Папа мой ему подогнал. Типа, пусть Ванька мышцы наращивает, а то тощий как кот со свалки.

— Точно. Ванька. Короче, идёт он, гантелю эту двумя руками держит, и тут его так повело, так повело в сторону… Наебнулся он, короче, с вашей гантелей! — и заржала.

Ну, а я что сделаю? Ну, наебнулся. Потому что сам весит на сто грамм больше, чем эта гантеля. Заступаться за него? Нафига? Сам виноват.

Но меня щас больше волновал вопрос, что мне делать с потерянной честью-то?

…Я берегла честь три года. Как только поняла, что она у меня есть.

Как её беречь — меня никто этому не учил. И какие посягательства я испытать должна — тоже ни одна сволочь не намекнула. Поэтому, когда наш двадцатидвухлетний учитель физики по кличке Дрищ, предложил мне влиться в основной состав школьного ансамбля «Универсал» — я не усмотрела тут никакой угрозе своей чести, и влилась.

Я не заподозрила угрозы, когда Дрищ начал щипать меня на тощую жопку, шевелить тараканьими усиками, выращенными им с трудом, для солидности, и дарить мне киндер-сюрпризы, прося за них поцелуя. Зато угрозу заподозрил мой мрачный папа, и побил Дрища ногами возле школьной столовой. А мне потом дома показывали книжку научную, и, прикрывая листком бумаги полстраницы, давали почитать абзац про педофилов.

Так я поняла, что охота на мою честь открыта. И стала бояться.

Я боялась ещё год. Я боялась подвалов. Потому что знала, что в подвале отбирают честь, не спрашивая имени-фамилии. В подвале сидит шпана, которая отбирает честь, надругивает её, и предаёт сей факт огласке. Это было мне известно с детства, и я боялась.

В 14 лет я впервые попробовала водку, сидя в компании малознакомых мальчиков-дачников, и чуть не потеряла честь по доброй воле.

Мальчик Виталик предложил мне показать красивую полянку в лесу, на которой растёт много ландышей, а я подумала, что он просто хочет целоваться, но стесняется. И пошла на полянку.

Когда мальчик Виталик попытался снять с меня трусы — я заподозрила неладное, и подняла вой. На вой сбежался народ, и моя подруга Марина стукнула Виталика по голове толстой веткой, после чего потащила меня домой.