Сборник "Русские идут!"

От окна послышался легкий вскрик. Офицер, что заслонял собой иллюминатор, отступил. Далеко в синеве, где смыкались небо и океан, проступили крохотные силуэты русских кораблей. Они почти не возвышались над водой, едва заметные, неподвижные.

– Мы вошли в зону прямой видимости!

– Стоп машины, – распорядился Стоун нервно. – Стоп всем машинам!

Солнце вышло из-за облачка, такого редкого в этих широтах, корабли русских стало видно четче. Все стояли так, словно развернулись для пальбы в упор. На таком расстоянии в самом деле не промахнутся даже с их примитивными системами наведения. Похоже, русский командующий рассчитал все, в самом деле, изготовился для такого боя, чтобы противник понес как можно больше ущерба.

В мозгу колыхнулась ярость. Ударить изо всех орудий! Обрушить все истребители, бомбардировщики!

Но следом пробилась мысль, настолько странная и непривычная, что он сам удивился, потом ужаснулся. Ему уже шестьдесят, в Лос-Анджелесе богатый дом, есть шикарная вилла, шестеро внуков, три внучки. У него хороший желудок, печень в порядке, он делает по утрам пробежку, а домашний врач уверяет, что еще долго сможет подтягиваться на перекладине и отжиматься от пола на зависть рано разжиревшему сыну.

И вот теперь, когда радости жизни черпает обеими пригоршнями, когда с его шеи слезли дети, когда достаток... и все сейчас окутается огнем и дымом, просвистят осколки, его тело пронзит железо, он упадет окровавленный, и либо умрет от ран, либо утонет с кораблем, ибо основной удар будет нанесен, понятно, по флагману...

Он повернулся к начальнику штаба:

– Составьте донесение в Белый Дом. Мы застопорили все машины. Пусть решают там. Скажут идти на русский флот – пойдем. Но пусть ответственность будет на политиках, ибо это не что иное, как объявление войны.

Он поймал скользящий взгляд психиатра, словно бы нечаянный, но он хорошо знал этого неприметного доктора наук с приметными работами по глубинным инстинктам, чтобы поверить, будто тот не понял подтекста. Белый Дом не возьмет на себя ответственность даже за раздавленную на дороге кошку, ибо на будущих выборах выступят против такого президента защитники животных. А уж пойти на риск, где могут погибнуть молодые сытые и хорошо одетые парни... корабли, что влетели не в один доллар...

В наступившей тишине шумно вздохнул Кремер, командир авианосца:

– Странное чувство... знать, что сейчас в тебя нацелены сотни орудий и ракет. Как будто к голой спине приложили лезвие меча. И хотя знаю, что мои предки вряд ли держали в руках меч... но все же, все же...

Ассгэйт нервно потер руки, хохотнул дребезжаще:

– Я бы предпочел находиться под прицелом у французов. Или англичан.

– Тогда уж шведов или финнов, – буркнул Стоун. – Те вовсе спят. А это скифы! От них не знаешь, чего ожидать. Возьмет какой и нажмет кнопку... А стоит только одному выстрелить, как такое начнется...

– Даже, если не ответим?

Стоун бросил на психоаналитика неприязненный взгляд. Тот высказал вслух, что думал он сам, не отвечать на одиночные выстрелы, даже подать эскадру назад, пока Белый Дом не скажет ясно, что делать.

– Все равно начнется, – повторил он. – Так что не поддаваться ни на какие провокации!

Вечером Стоун снова прошел через руки массажистов, принял необходимые витамины, а когда опустился в мягкое кресло, больше похожее на кровать, усталость все равно обрушилась на плечи как горная лавина.

Кости ныли, суставы плавились как будто из воска, попавшего под лучи жаркого солнца. В желудке появилось неприятное жжение. Пальцы сами поползли по столешнице, прозвенел мелодичный звонок.

На пороге возник дежурный офицер:

– Сэр?

– Вызови Ассгэйта, – велел Стоун хрипло.

Губы пересохли, он жестом попросил налить ему минеральной воды, кивком поблагодарил, а когда офицер вышел, с трудом удержал бокал в дрожащих пальцах. Зубы стучали по стеклу мелко и жалко, струйка холодной воды плеснула на рубашку.

Когда вошел Ассгэйт, Стоун все еще пытался вытереть мокрые пятна с груди. Психоаналитика приветствовал вялым движением, кивком пригласил располагаться, наливать, расслабиться, а когда Ассгэйт тоже налил себе минеральной, проговорил все еще хриплым голосом, словно горло пересыхало с каждой минутой все больше и больше:

– И вот теперь два наших флота стоят один напротив другого. А что же наше НАТО? Где Англия, Франция, все эти карликовые страны, ради которых мы... черт бы их всех побрал!

Ассгэйт неспешно отхлебнул, прислушался к ощущениям:

– Вы всерьез? За что люблю военных, особенно моряков, так за ваше простодушие.

Стоун буркнул неприязненно:

– Я не вижу особого простодушия.

– Да? А наивная вера, что НАТО – союзники?

Стоун дернулся, скривился от внезапной боли в шее:

– Вы хоть понимаете, что говорите? НАТО – это наш союз! А наш – это значит, наш собственный. Это слуги, которые обслуживают могучего конного рыцаря. А куда рыцарь, туда и слуги.

Психиатр кивнул с готовностью:

– Вот – вот, это Америка и всякие там слуги... А эти всякие там помнят, что еще совсем недавно правили миром. Наши деды застали Англию великой державой, Франция тоже бывала державой номер один... при Наполеоне, да и после... Испания и Португалия тоже воевали за господство над миром. Кто-то из них и открыл Америку. Думаете, им не скребет, что их колония учит их, ведет, командует?

Стоун воскликнул:

– Но наше поражение – это и их поражение!

– О поражении никто не говорит, – сказал психиатр успокаивающе. – Но все они, что бы ни говорили, в глубине души хотели бы, чтобы русские дали нам по носу.

– Это как? Потопив половину нашей эскадры?

Психиатр сказал успокаивающе:

– Они знают, что у США остается еще второй Тихоокеанский, шестой...

Стоун огрызнулся:

– Благодарю покорно! В затопленной половине эскадры окажемся именно мы. Бьют всегда по флагману. Я все-таки не понимаю... Мы же их закрываем ядерным щитом, а они... нет, это в голове не укладывается!