Сборник стихов (электронное собрание сочинений)

Рондолла

Ребенок с видом герцогини,Голубка сокола страшней, —Меня не любишь ты, но нынеЯ буду у твоих дверей.И там стоять я буду, струныЩипля и в дерево стуча,Пока внезапно лоб твой юныйНе озарит в окне свеча.Я запрещу другим гитарамПоблизости меня звенеть.Твой переулок – мне: недаромЯ говорю другим: «не сметь».И я отрежу оба ухаНахалу, если только онКуплет свой звонко или глухоПридет запеть под твой балкон.Мой нож шевелится как пьяный.Ну что ж? Кто любит красный цвет?Кто хочет краски на кафтаны,Гранатов алых для манжет?Ах, крови в жилах слишком скучно,Не вечно ж ей томиться там,А ночь темна, а ночь беззвучна:Спешите, трусы, по домам.Вперед, задиры! Вы без страха,И нет для вас запретных мест,На ваших лбах моя навахаЗапечатлеет рваный крест.Пускай идут, один иль десять,Рыча, как бешеные псы, —Я в честь твою хочу повеситьСебе на пояс их носы.И чрез канаву, что обычноМарает шелк чулок твоих,Я мост устрою – и отличныйИз тел красавцев молодых.Ах, если саван мне обещанИз двух простынь твоих, – войнуЯ подниму средь адских трещин,Я нападу на Сатану.Глухая дверь, окно слепое,Ты можешь слышать голос мой:Так бык пронзенный, землю роя,Ревет, а вкруг собачий вой.О, хоть бы гвоздь был в этой дверце,Чтоб муки прекратить мои…К чему мне жить, скрывая в сердцеТомленье злобы и любви?

Гиппопотам

Гиппопотам с огромным брюхомЖивет в Яванских тростниках,Где в каждой яме стонут глухоЧудовища, как в страшных снах.Свистит боа, скользя над кручей,Тигр угрожающе рычит,И буйвол фыркает могучий,А он пасется или спит.Ни стрел, ни острых ассагаев, —Он не боится ничего,И пули меткие сипаевСкользят по панцырю его.И я в родне гиппопотама:Одет в броню моих святынь,Иду торжественно и прямоБез страха посреди пустынь.

Блудный сын

1.Нет дома подобного этому дому!В нем книги и ладан, цветы и молитвы!Но, видишь, отец, я томлюсь по иному,Пусть в мире есть слезы, но в мире есть битвы.На то ли, отец, я родился и вырос,Красивый, могучий и полный здоровья,Чтоб счастье побед заменил мне твой клиросИ гул изумленной толпы – славословья.Я больше не мальчик, не верю обманам,Надменность и кротость – два взмаха кадила,И Петр не унизится пред Иоанном,И лев перед агнцем, как в сне Даниила.Позволь, да твое приумножу богатство,Ты плачешь над грешным, а я негодую,Мечом укреплю я свободу и братство,Свирепых огнем научу поцелую.Весь мир для меня открывается внове,И я буду князем во имя Господне…О счастье! О пенье бунтующей крови!Отец, отпусти меня… завтра… сегодня!..2.Как розов за портиком край небосклона!Как веселы в пламенном Тибре галеры!Пускай приведут мне танцовщиц СидонаИ Тира, и Смирны… во имя Венеры.Цветов и вина, дорогих благовоний…Я праздную день мой в веселой столице!Но где же друзья мои, Цинна, Петроний?..А вот они, вот они, salve amice.Идите скорей, ваше ложе готово,И розы прекрасны, как женские щеки;Вы помните верно отцовское слово,Я послан сюда был исправить пороки…Но в мире, которым владеет превратность,Постигнув философов римских науку,Я вижу один лишь порок – неопрятность,Одну добродетель – изящную скуку.Петроний, ты морщишься? Будь я повешен,Коль ты недоволен моим сиракузским!Ты, Цинна, смеешься? Не правда ль, потешенТот раб косоглазый и с черепом узким?3.Я падаль сволок к тростникам отдаленнымИ пойло для мулов поставил в их стойла;Хозяин, я голоден, будь благосклонным,Позволь, мне так хочется этого пойла.За ригой есть куча лежалого сена,Быки не едят его, лошади тоже:Хозяин, твои я целую колена,Позволь из него приготовить мне ложе.Усталость – работнику помощь плохая,И слепнут глаза от соленого пота,О, день, только день провести, отдыхая…Хозяин, не бей! Укажи, где работа.Ах, в рощах отца моего апельсины,Как красное золото, полднем бездонным,Их рвут, их бросают в большие корзиныКрасивые девушки с пеньем влюбленным.И с думой о сыне там бодрствует ночиСтарик величавый с седой бородою,Он грустен… пойду и скажу ему: «Отче,Я грешен пред Господом и пред тобою».4.И в горечи сердце находит усладу:Вот сад, но к нему подойти я не смею,Я помню… мне было три года… по садуЯ взапуски бегал с лисицей моею.Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,Томили предчувствия, грызла потеря…Но целое море печали не смоетИз памяти этого первого зверя.За садом возносятся гордые своды,Вот дом – это дедов моих пепелище,Он, кажется, вырос за долгие годы,Пока я блуждал, то распутник, то нищий.Там празднество: звонку грохочет посуда,Дымятся тельцы и румянится тесто,Сестра моя вышла, с ней девушка-чудо,Вся в белом и с розами, словно невеста.За ними отец… Что скажу, что отвечу,Иль снова блуждать мне без мысли и цели?Узнал… догадался… идет мне навстречу…И праздник, и эта невеста… не мне ли?!

Открытие Америки

ПЕСНЬ ПЕРВАЯСвежим ветром снова сердце пьяно,Тайный голос шепчет: «все покинь!» —Перед дверью над кустом бурьянаНебосклон безоблачен и синь,В каждой луже запах океана,В каждом камне веянье пустынь.Мы с тобою, Муза, быстроноги,Любим ивы вдоль степной дороги,Мерный скрип колес и вдалекеБелый парус на большой реке.Этот мир, такой святой и строгий,Что нет места в нем пустой тоске.Ах, в одном божественном движеньи,Косным, нам дано преображенье,В нем и мы – не только отраженье,В нем живым становится, кто жил…О пути земные, сетью жил,Розой вен вас Бог расположил!И струится, и поет по венамРадостно бушующая кровь;Нет конца обетам и изменам,Нет конца веселым переменам,И отсталых подгоняют вновьПлетью боли Голод и Любовь.Дикий зверь бежит из пущей в пущи,Краб ползет на берег при луне,И блуждает ястреб в вышине, —Голодом и Страстью всемогущейВсе больны, – летящий и бегущий,Плавающий в черной глубине.Веселы, нежданны и кровавыРадости, печали и забавыДикой и пленительной земли;Но всего прекрасней жажда славы,Для нее родятся короли,В океанах ходят корабли.Что же, Муза, нам с тобою мало,Хоть нежны мы, быть всегда вдвоем!Скорбь о высшем в голосе твоем:Хочешь, мы с тобою уплывемВ страны нарда, золота, кораллаВ первой каравелле Адмирала?Видишь? город… веянье знамен…Светит солнце, яркое, как в детстве,С колоколен раздается звон,Провозвестник радости, не бедствий,И над портом, словно тяжкий стон,Слышен гул восторга и приветствий.Где ж Колумб? Прохожий, укажи!– «В келье разбирает чертежиС нашим старым приором Хуаном.В этих прежних картах столько лжи,А шутить не должно с океаномДаже самым смелым капитанам».Сыплется в узорное окноЗолото и пурпур повечерий,Словно в зачарованной пещере,Сон и явь сливаются в одно,Время тихо, как веретеноФеи-сказки дедовских поверий.В дорогой кольчуге Христофор,Старый приор в праздничном убранстве,А за ними поднимает взорТа, чей дух – крылатый метеор,Та, чей мир в святом непостоянстве,Чье названье Муза Дальних Странствий.Странны и горды обрывки фраз:«Путь на юг? Там был уже Диас!»…– Да, но кто слыхал его рассказ?.. —«… У страны Великого МоголаОстрова»… – Но где же? Море голо.Путь на юг… – «Сеньор! А Марко Поло?»Вот взвился над старой башней флаг,Постучали в дверь – условный знак, —Но друзья не слышат. В жарком споре —Что для них отлив, растущий в море!..Столько не разобрано бумаг,Столько не досказано историй!Лишь когда в сады спустилась мгла,Стало тихо и прохладно стало,Муза тайный долг свой угадала,Подошла и властно адмирала,Как ребенка, к славе увелаОт его рабочего стола.ПЕСНЬ ВТОРАЯДвадцать дней как плыли каравеллы,Встречных волн проламывая грудь;Двадцать дней как компасные стрелыВместо карт указывали путь,И как самый бодрый, самый смелыйБез тревожных снов не мог заснуть.И никто на корабле, бегущемК дивным странам, заповедным кущам,Не дерзал подумать о грядущем;В мыслях было пусто и темно;Хмуро измеряли лотом дно,Парусов – чинили полотно.Астрологи в вечер их отплытьяВысчитали звездные событья,Их слова гласили: «все обман».Ветер слева вспенил океан,И пугали ужасом наитьяТемные пророчества гитан.И напрасно с кафедры прелатыСтолько обещали им наград,Обещали рыцарские латы,Царства обещали вместо платы,И про золотой индийский садСтолько станц гремело и баллад…Все прошло как сон! А в настоящем —Смутное предчувствие беды,Вместо славы – тяжкие трудыИ под вечер – призраком горящим,Злобно ждущим и жестоко мстящим —Солнце в бездне огненной воды.Хозе помешался и сначалаС топором пошел на адмирала,А потом забился в дальний трюмИ рыдал… Команда не внимала,И несчастный помутневший умБыл один во власти страшных дум.По ночам садились на канатыИ шептались – а хотелось выть:«Если долго вслед за солнцем плыть,То беды кровавой не избыть:Солнце в бездне моется проклятой,Солнцу ненавистен соглядатай!»Но Колумб забыл бунтовщиков,Он молчит о лени их и пьянстве,Целый день на мостике готов,Как влюбленный, грезить о пространстве,В шуме волн он слышит сладкий зов,Уверенья Музы Дальних Странствий.И пред ним смирялись моряки:Так над кручей злобные быкиТопчутся, их гонит пастырь горный,В их «сердцах отчаянье тоски,В их мозгу гнездится ужас черный,Взор свиреп… и все ж они покорны!Но не в город, и не под копьеСмуглым и жестоким пикадорам,Адмирал холодным гонит взоромСтадо оробелое свое,А туда, в иное бытие,К новым, лучшим травам и озерам.Если светел мудрый астролог,Увидав безвестную комету;Если, новый отыскав цветок,Мальчик под собой не чует ног;Если выше счастья нет поэту,Чем придать нежданный блеск сонету;Если как подарок нам данаМыслей неоткрытых глубина,Своего не знающая дна,Старше солнц и вечно молодая…Если смертный видит отсвет рая,Только неустанно открывая:– То Колумб светлее, чем женихНа пороге радостей ночных,Чудо он духовным видит оком,Целый мир, неведомый пророкам,Что залег в пучинах голубых,Там, где запад сходится с востоком.Эти воды Богом прокляты!Этим страшным рифам нет названья!Но навстречу жадного мечтаньяУж плывут, плывут, как обещанья,В море ветви, травы и цветы,В небе птицы странной красоты.ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ– «Берег, берег!..» И чинивший знамяЗамер, прикусив зубами нить,А державший голову рукамиСразу не посмел их опустить.Вольный ветер веял парусами,Каравеллы продолжали плыть.Кто он был, тот первый, светлоокий,Что, завидев с палубы высокойВ диком море остров одинокий,Закричал, как коршуны кричат?Старый кормщик, рыцарь иль пират,Ныне он Колумбу – младший брат!Что один исчислил по таблицам,Чертежам и выцветшим страницам,Ночью угадал по вещим снам, —То увидел в яркий полдень самТот, другой, подобный зорким птицам,Только птицам, Муза, им и нам.Словно дети прыгают матросы,Я так счастлив… нет, я не могу…Вон журавль смешной и длинноносыйПолетел на белые утесы,В синем небе описав дугу.Вот и берег… мы на берегу.Престарелый, в полном облаченьи,Патер совершил богослуженье,Он молил: – «О Боже, не покиньГрешных нас«… – кругом звучало пенье,Медленная, медная латыньПороднилась с шумами пустынь.И казалось, эти же поляныНам не раз мерещились в бреду…Так же на змеистые лианыС криками взбегали обезьяны;Цвел волчец; как грешники в аду,Звонко верещали какаду…Так же сладко лился в наши грудиАромат невиданных цветов,Каждый шаг был так же странно нов,Те же выходили из кустов,Улыбаясь и крича о чуде,Красные, как медь, нагие люди.Ах! не грезил с нами лишь один,Лишь один хранил в душе тревогу,»Хоть сперва, склонясь, как паладинНабожный, и он молился Богу,Хоть теперь целует прах долин,Стебли трав и пыльную дорогу.Как у всех матросов, грудь нага,В левом ухе медная серьгаИ на смуглой шее нить коралла,Но уста (их тайна так строга),Взор, где мысль гореть не перестала,Выдали нам, Муза, адмирала.Он печален, этот человек,По морю прошедший, как по суше,Словно шашки, двигающий душиОт родных селений, мирных негК диким устьям безымянных рек…Что он шепчет!.. Муза, слушай, слушай!– «Мой высокий подвиг я свершил,Но томится дух, как в темном склепе.О Великий Боже, Боже Сил,Если я награду заслужил,Вместо славы и великолепий,Дай позор мне, Вышний, дай мне цепи!– «Крепкий мех так горд своим вином,Но когда вина не стало в нем,Пусть хозяин бросит жалкий ком!Раковина я, но без жемчужин,Я поток, который был запружен, —Спущенный, теперь уже не нужен». —Да! Пробудит в черни площаднойТолько смех бессмысленно тупой,Злость в монахах, ненависть в дворянствеГений, обвиненный в шарлатанстве!Как любовник, для игры инойОн покинут Музой Дальних странствий…Я молчал, закрыв глаза плащем.Как струна, натянутая туго,Сердце билось быстро и упруго,Как сквозь сон я слышал, что подругаМне шепнула: «Не скорби о том,Кто Колумбом назван… Отойдем!»

КОЛЧАН

Памяти Анненского

К таким нежданным и певучим бреднямЗовя с собой умы людей,Был Иннокентий Анненский последнимИз царскосельских лебедей.Я помню дни: я, робкий, торопливый,Входил в высокий кабинет,Где ждал меня спокойный и учтивый,Слегка седеющий поэт.Десяток фраз, пленительных и странных,Как бы случайно уроня,Он вбрасывал в пространства безымянныхМечтаний – слабого меня.О, в сумрак отступающие вещиИ еле слышные духи,И этот голос, нежный и зловещий,Уже читающий стихи!В них плакала какая-то обида,Звенела медь и шла гроза,А там, над шкафом, профиль ЭврипидаCлепил горящие глаза.…Скамью я знаю в парке; мне сказали,Что он любил сидеть на ней,Задумчиво смотря, как сини далиВ червонном золоте аллей.Там вечером и страшно и красиво,В тумане светит мрамор плит,И женщина, как серна боязлива,Во тьме к прохожему спешит.Она глядит, она поет и плачет,И снова плачет и поет,Не понимая, что все это значит,Но только чувствуя – не тот.Журчит вода, протачивая шлюзы,Сырой травою пахнет мгла,И жалок голос одинокой музы,Последней – Царского Села.

Война

М. М. Чичагову.Как собака на цепи тяжелой,Тявкает за лесом пулемет,И жужжат шрапнели, словно пчелы,Собирая ярко-красный мед.А «ура» вдали, как будто пеньеТрудный день окончивших жнецов.Скажешь: это – мирное селеньеВ самый благостный из вечеров.И воистину светло и святоДело величавое войны,Серафимы, ясны и крылаты,За плечами воинов видны.Тружеников, медленно идущихНа полях, омоченных в крови,Подвиг сеющих и славу жнущих,Ныне, Господи, благослови.Как у тех, что гнутся над сохою,Как у тех, что молят и скорбят,Их сердца горят перед Тобою,Восковыми свечками горят.Но тому, о Господи, и силыИ победы царский час даруй,Кто поверженному скажет: – Милый,Вот, прими мой братский поцелуй!

Венеция

Поздно. Гиганты на башнеГулко ударили три.Сердце ночами бесстрашней,Путник, молчи и смотри.Город, как голос наяды,В призрачно-светлом былом,Кружев узорней аркады,Воды застыли стеклом.Верно, скрывают колдунийЗавесы черных гондолТам, где огни на лагуне– Тысячи огненных пчел.Лев на колонне, и яркоЛьвиные очи горят,Держит Евангелье Марка,Как серафимы крылат.А на высотах собора,Где от мозаики блеск,Чу, голубиного хораВздох, воркованье и плеск.Может быть, это лишь шутка,Скал и воды колдовство,Марево? Путнику жутко,Вдруг… никого, ничего?Крикнул. Его не слыхали,Он, оборвавшись, упалВ зыбкие, бледные далиВенецианских зеркал.

Старые усадьбы

Дома косые, двухэтажные,И тут же рига, скотный двор,Где у корыта гуси важныеВедут немолчный разговор.В садах настурции и розаны,В прудах зацветших караси,– Усадьбы старые разбросаныПо всей таинственной Руси.Порою в полдень льется по лесуНеясный гул, невнятный крик,И угадать нельзя по голосу,То человек иль лесовик.Порою крестный ход и пение,Звонят вовсе колокола,Бегут, – то значит, по течениюВ село икона приплыла.Русь бредит Богом, красным пламенем,Где видно ангелов сквозь дым…Они ж покорно верят знаменьям,Любя свое, живя своим.Вот, гордый новою поддевкою,Идет в гостиную сосед.Поникнув русою головкою,С ним дочка – восемнадцать лет.– «Моя Наташа бесприданница,Но не отдам за бедняка». —И ясный взор ее туманится,Дрожа, сжимается рука.– «Отец не хочет… нам со свадьбоюОпять придется погодить». —Да что! В пруду перед усадьбоюРусалкам бледным плохо ль жить?В часы весеннего томленияИ пляски белых облаковБывают головокруженияУ девушек и стариков.Но старикам – золотоглавые,Святые, белые скиты,А девушкам – одни лукавыеУвещеванья пустоты.О, Русь, волшебница суровая,Повсюду ты свое возьмешь.Бежать? Но разве любишь новоеИль без тебя да проживешь?И не расстаться с амулетами,Фортуна катит колесо,На полке, рядом с пистолетами,Барон Брамбеус и Руссо.

Фра Беато Анджелико

В стране, где гиппогриф веселый льваКрылатого зовет играть в лазури,Где выпускает ночь из рукаваХрустальных нимф и венценосных фурий;В стране, где тихи гробы мертвецов,Но где жива их воля, власть и сила,Средь многих знаменитых мастеров,Ах, одного лишь сердце полюбило.Пускай велик небесный Рафаэль,Любимец бога скал, Буонаротти,Да Винчи, колдовской вкусивший хмель,Челлини, давший бронзе тайну плоти.Но Рафаэль не греет, а слепит,В Буонаротти страшно совершенство,И хмель да Винчи душу замутит,Ту душу, что поверила в блаженствоНа Фьезоле, средь тонких тополей,Когда горят в траве зеленой маки,И в глубине готических церквей,Где мученики спят в прохладной раке.На всем, что сделал мастер мой, печатьЛюбви земной и простоты смиренной.О да, не все умел он рисовать,Но то, что рисовал он, – совершенно.Вот скалы, рощи, рыцарь на коне, —Куда он едет, в церковь иль к невесте?Горит заря на городской стене,Идут стада по улицам предместий;Мария держит Сына Своего,Кудрявого, с румянцем благородным,Такие дети в ночь под тождествоНаверно снятся женщинам бесплодным;И так нестрашен связанным святымПалач, в рубашку синюю одетый,Им хорошо под нимбом золотым:И здесь есть свет, и там – иные светы.А краски, краски – ярки и чисты,Они родились с ним и с ним погасли.Преданье есть: он растворял цветыВ епископами освященном масле.И есть еще преданье: серафимСлетал к нему, смеющийся и ясный,И кисти брал и состязался с нимВ его искусстве дивном… но напрасно.Есть Бог, есть мир, они живут вовек,А жизнь людей мгновенна и убога,Но все в себе вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога.

Разговор

Георгию ИвановуКогда зеленый луч, последний на закате,Блеснет и скроется, мы не узнаем где,Тогда встает душа и бродит, как лунатик,В садах заброшенных, в безлюдьи площадей.Весь мир теперь ее, ни ангелам ни птицамНе позавидует она в тиши аллей.А тело тащится вослед и тайно злится,Угрюмо жалуясь на боль свою земле.– «Как хорошо теперь сидеть в кафе счастливом,Где над людской толпой потрескивает газ,И слушать, светлое потягивая пиво,Как женщина поет «La p'tite Tonkinoise».– «Уж карты весело порхают над столами,Целят скучающих, миря их с бытием.Ты знаешь, я люблю горячими рукамиКасаться золота, когда оно мое».– «Подумай, каково мне с этой бесноватой,Воображаемым внимая голосам,Смотреть на мелочь звезд; ведь очень небогатоИ просто разубрал Всевышний небеса». —Земля по временам сочувственно вздыхает,И пахнет смолами, и пылью, и травой,И нудно думает, но все-таки не знает,Как усмирить души мятежной торжество.– «Вернись в меня, дитя, стань снова грязным илом,Там, в глубине болот, холодным, скользким дном.Ты можешь выбирать между Невой и НиломОтдохновению благоприятный дом».– «Пускай ушей и глаз навек сомкнутся двери,И пусть истлеет мозг, предавшийся врагу,А после станешь ты растеньем или зверем…Знай, иначе помочь тебе я не могу». —И все идет душа, горда своим уделом,К несуществующим, но золотым полям,И все спешит за ней, изнемогая, тело,И пахнет тлением заманчиво земля.

Рим

Волчица с пастью кровавойНа белом, белом столбе,Тебе, увенчанной славой,По праву привет тебе.С тобой младенцы, два брата,К сосцам стремятся припасть.Они не люди, волчата,У них звериная масть.Не правда ль, ты их любила,Как маленьких, встарь, когда,Рыча от бранного пыла,Сжигали они города?Когда же в царство покояОни умчались, как вздох,Ты, долго и страшно воя,Могилу рыла для трех.Волчица, твой город тот жеУ той же быстрой рекиЧто мрамор высоких лоджий,Колонн его завитки,И лик Мадонн вдохновенный,И храм святого Петра,Покуда здесь неизменноЗияет твоя нора,Покуда жесткие травыРастут из дряхлых камнейИ смотрит месяц кровавыйЖелезных римских ночей?!И город цезарей дивных,Святых и великих пап,Он крепок следом призывных,Косматых звериных лап.