Сборников рассказов советских писателей

Наверное, могильщик не смог найти себе помощника, подумал дядюшка Абдурауф… Покойный у сто Акил сам сознательно избегал помощников. Он прибегал к чужой помощи только при строительстве больших и простых зданий, но там, где требовалось высокое искусство создать узоры и орнамент, работал один. Часто он велел везти нужные пиломатериалы, доски и бревна к нему домой. Там он мастерил оконные рамы, двери, вытесывал опорную балку и колонны айвана, украшал все это удивительным резным орнаментом и затем, после того как все было готово, перетаскивал на место строительства и монтировал.

Да, характер у покойного был тяжелый… Если подрядчик выражал недовольство тем, что работа затягивается или вопреки уговору усто Акил вдруг повышал плату за свой труд, а подрядчик не соглашался, то всё — усто гневался, бушевал и уходил. Пусть подрядчик потом хоть целует ему ноги и превозносит до небес его заслуги, усто ни за что не возвращался.

«Ищите, кто работает быстро, а уж я таков, каков есть», — говорил усто Акил, пусть ему земля будет пухом.

Чего только не выдумывал он для того, чтобы обойтись без учеников и помощников! Создавал хитроумные приспособления, подобные колодезному журавлю, и ухитрялся в одиночку поднять на крышу двенадцати-тринадцатиметровые балки весом в двадцать пудов! Несколько лет назад один корреспондент расхвалил его в газете, назвав новатором и рационализатор ром… О господи, помилуй меня…

Ну, что хорошего принес покойнику его характер? Если какой-нибудь мастер не подготовит себе на смену ученика, разве исчезнет с лица земли племя мастеров? Из всякого положения всегда находится выход. Вот в городах открыты десятки ремесленных училищ. Проучат два года и разом выпускают сто, а то и двести толковых работников — токарей, слесарей, маляров, каменщиков, столяров, монтеров, механизаторов… Нодирджон говорит, что теперь можно стать мастером, даже не будучи ни у кого в обучении, а только читая книги. Говорит, теперь много таких книг. Там все написано, что и как делать. Даже, говорит, все инструменты нарисованы, и внизу подписано, каким из них когда и в каких случаях пользоваться.

М-да, характер человека соответствует его сердцу. Если сердце у тебя большое и доброе, то и взгляд у тебя открытый и руки щедрые. И никаких у тебя нет секретов. Чем больше отдаешь ты народу, тем больше остается тебе. Однако есть люди, которые не верят этой мудрости: им это кажется бессмыслицей.

И впрямь, чтобы понять мудрые мысли, ум нужен не простой, а данный богом…

Холм над могилой разровняли и на него положили камень. Все присели на корточки, лицом к кибле [17] . Имам принялся за коран. Он читал тоненьким бесцветным голоском, сплошь и рядом коверкая слова. «Черт бы побрал такого служителя божьего дома», — в сердцах выругался про себя дядюшка Абдурауф. Кучкарбай иногда веселит компанию приятелей, распевая таджикские песни на русский мотив или, наоборот, русские песни поет на таджикский лад. Чтение корана домулло-имамом, чтобы плешь съела его бороду, напоминает проделки Кучкарбая.

17

Кибла — направление к Мекке, священному городу мусульман, куда обращаются лицом при молении.

После того как все провели руками по лицу и произнесли «аминь», глашатай, полуприподнявшись, громко вопросил:

— Каким был усто Акил человеком?

Это был традиционный вопрос, обычно задаваемый, пока люди еще не удалились от свежей могилы. По обычаю, один из присутствующих отвечал: «Такой-то был хорошим человеком» — и все остальные подтверждали: «Да, был хорошим человеком, благословит его господь… Пусть его место будет в раю…»

Сейчас все поднялись, но никто не произнес ни слова. Сердце дядюшки Абдурауфа екнуло. Неужели ничего не скажут, так и уйдут?! Когда хоронили Раиса-в-ремнях, глашатай не успел раскрыть рта для традиционного вопроса, как кто-то произнес:

— Нет надобности задавать вопросы и отвечать. Пошли.

И все встали и ушли.

Речь, конечно, идет не о благословении. Если бы благословение имело силу, на земле давно был бы рай, если бы проклятие было действенно, то отпала бы надобность в тюрьмах, в прокурорах, в милиции и в других подобных учреждениях.

Традиционный вопрос и ответ как бы подытоживали всю жизнь покойного. Это была последняя оценка человека.

— Люди, — сдерживая гнев, взволнованно проговорил дядюшка Абдурауф, — нас спрашивают, каким человеком был усто Акил. Ведь надо же что-то сказать!

Он мог бы сам произнести ответ, но ему очень хотелось услышать его от других.

Минута прошла в глубоком молчании. Люди, которые находились вблизи тропинки, ничего не сказав, пустились в обратный путь.

— Хороший был мастер усто Акил, — произнес человек, стоявший позади дядюшки Абдурауфа.

— Ну и дождь! Нитки сухой не оставил! — буркнул другой себе под нос.

— Да, Акил был мастером! — подтвердил третий.

Больше никто ничего не сказал. Один за другим люди стали спускаться в кишлак.

Авторизованный перевод с таджикского Ю. Смирнова

Аскад Мухтар Девятая палата

Жизнь человека мерят не годами, а делами.

Новая больница в городе строителей была расположена очень удачно — на солнечной стороне, у подножия гор. Роща тополей отделяла больницу от больших дорог. В летние дни потоки горного воздуха вливались в широко открытые, окна.

Сосед Бахрамова по палате, Хаджа-бува, несмотря на тяжелое состояние, был болтлив и назойлив. Покрякивая и постанывая, он непрерывно говорил:

— Да, уважаемый, слабы нынешние. До шестидесяти лет не доживут, а уже стонут: «Сердце, ох сердце…» А вам, дорогой, сколько лет?

— Шестьдесят семь, — ответил Бахрамов.

— Вот видите… А нам в этом году, когда созрел тутовник, исполнилось без двух восемьдесят… И ничего, слава богу, на сердце на жалуемся…

«Храбришься», — подумал Бахрамов. Он-то видел, что дела у старика плохи. Вчера, когда приходил парикмахер, он даже не смог подняться. Бахрамов выглядел бодрее и лучше, хотя и лежал на спине и ему не разрешали шевелиться.

Вошла сестра — рослая смуглая девушка с продолговатым лицом. Звали ее Мамура.

— Надо лежать неподвижно. Не забыли? — спросила она, поправляя подушку. — Вот так, и голову не очень-то поворачивайте.

— Знаю, доченька, знаю. Тысячу раз это слышу. Но сколько еще так лежать? Никто не говорит…

— Скажем, когда придет время.

По ее глазам Бахрамов видел, что она и сама не знает, сколько ему еще лежать — то ли неделю, то ли месяц. Но на то она я сестра, чтобы успокаивать больных. Правда, за эту палату Мамура не очень беспокоилась: степенные, повидавшие жизнь старики лежат себе, ни на что особенно не жалуясь.

Сестра дала обоим лекарства и вышла. Бахрамов тут же повернул голову. Зеленый склон, поросший травой, подступал к стене под окном. Крупная хохлатка вела по лугу выводок цыплят. Желтые пушистые шарики катились вниз по склону, путаясь в траве, спотыкаясь и падая. У Бахрамова даже повлажнели глаза — такими беспомощными казались ему эти живые существа, доверчиво и радостно бегущие на материнский зов. Бахрамов поднял глаза к небу — он боялся увидеть в нем коршуна или ястреба, но небо было ясное и чистое, просто невозможно предположить, что в этой спокойной синеве может таиться зло.