Сценарист

Несмотря на то, что Син был морально сломлен, раздавлен и унижен, у него как-то получалось мыслить логически. Конечно, все его мысли носили лишь негативный оттенок, но даже это было лучше того, что с ним творилось несколько минут назад, когда Кенджи раскрыл ему всю правду о его жизни и судьбе. В тот момент в его голове не было ничего, кроме пустоты, но вот сейчас что-то питало его разум, не давая тому полностью кануть в бездну.

— Ещё можно придумать какой-то план, — не сдавался Потрошитель. — Стоит отступить и всё обдумать.

— Поздно уже отступать, — Син был непреклонен. — Что бы мы не сделали, всё сыграет ему на руку. Остаётся лишь просто действовать, надеясь, что его план не абсолютен.

— То есть, ты предлагаешь просто атаковать его, пока что-нибудь не получится? — Клаус был не сильно восхищён данным планом. — Это же бессмысленно и бесполезно!

— Верно, — блеск удивления снова показался в глазах Потрошителя, — пожалуй, это не самый лучший план, но другого пока просто нет, — пожал плечами Айкава. — Но и побег ничего не даст. Отец найдёт меня за считанные часы сразу после того, как я сбегу, как и тебя. Сейчас есть хотя бы милипиздрический шанс на победу над ним, ибо он уже успел вдоволь попользоваться своей причудой, потратив на это некоторые силы. Если дать ему сейчас перерыв, шанс на успех упадёт до нуля.

Син сам не успевал понимать, что говорит. Создалось впечатление, будто бы им снова управляют, но этот контроль чувствовался по-иному. Если от управления отца ему было слегка дискомфортно, то в данный момент он ощущал странное тепло в груди, которое медленно растекалось по всему телу.

— Как ты вообще можешь сейчас так говорить? — Густавсон был поражён. — Разве ты не напуган? Не сломлен? Не уничтожен? Почему ты продолжаешь бороться даже после того, как узнал всю правду?

— Я чертовски напуган, Потрошитель, — признался Син, опустив голову. — Честно говоря, ещё пару минут назад мне хотелось просто… сдохнуть. Не было желания продолжать жить, особенно когда понимаешь, что всё это время все твои мысли, слова и действия принадлежали не тебе. Собственно, я и сейчас не знаю, что делать, как говорить и какие эмоции выражать. Всё в один момент стало… каким-то чересчур сложным, — подросток поднял взгляд вверх и посмотрел на яркие лампы слегка влажными глазами. — По правде говоря, когда он всё рассказал, мне хотелось просто протянуть ему руку и дать ему сделать со мной всё, что он только пожелает. В конце концов, я с самого начала был только его игрушкой, так что ничего бы в моей жизни не поменялось. Наверное, он бы стёр мне память о себе, своей причуде и своих действиях, чтобы я был более уверенным в его приказах, которые бы считал своей волей и своими желаниями. И знаешь, я был почти близок к этому решению, но… что-то внутри меня продолжало бороться. Какой-то… неизвестный мне голос прозвучал в голове, и он просил меня не сдаваться. Он показался мне знакомым, хоть и слышал я его впервые, но именно этот голос помог мне не впасть в бездну окончательно. В добавок, когда я увидел Грима и услышал его слова, что-то внутри меня щёлкнуло. Голос не звучал, но вот в груди появилось странное тепло, которое я ощущаю до сих пор. Видимо, это из-за того, что он назвал меня своим внуком, — парень слегка поёжился. — Не знаю, что это означает, но его слова, безусловно, внесли свой вклад в моё «пробуждение». И теперь, когда я хоть немного соображаю, мне кажется, что я должен вновь побороться с отцом и постараться его победить.

На лице подростка была лёгкая улыбка, что излучала слабое тепло, а из правого его глаза потекла маленькая и одинокая слеза. Заметив появление последней, Айкава быстро стёр её рукой. Лишь на секунду на его лице можно было увидеть неслабое удивление, но через мгновение оно заменилось обычным серьёзным выражением.

— Не знаю, что будет дальше. Быть может, мне удастся победить отца, и тогда я обрету свободу, которую никогда не имел, — юный злодей поднялся на ноги и слегка размялся. — Но может быть и такое, что я проиграю, и в таком случае мне хочется верить, что я успею прикончить себя раньше, чем он успеет взять меня под полный контроль.

— Ты даже готов умереть, чтобы не дать ему управлять тобой? — потрясённо спросил Густавсон.

— Вся моя жизнь — ложь, которой управлял отец. Мне кажется, что, учитывая это, ей можно легко пожертвовать, ибо никакой ценности она уже не имеет. Тем не менее,— Син позволил себе ухмыльнуться, — я не собираюсь просто так прощаться с ней. По крайней мере, ровно до того момента, пока не убью этого ублюдка, что, будучи самым слабым, никчёмным и просто трусом, повесил вину на всех, кроме него самого. Даже жену свою убил лишь из-за того, что та оказалась смелее и сильнее его. Грех будет не забрать такого с собой, если всё же мне предстоит сегодня умереть.

Почувствовав, что тело слегка отошло от боли и усталости, Син решительно устремил взгляд на вход в коридор, намереваясь вновь отправиться на схватку со своим отцом. И он бы сделал это незамедлительно, да только вот его внезапный и не совсем желанный собеседник не хотел так просто его отпускать.

— Почему ты продолжаешь бороться? — искренне не понимал Клаус. — Ты ведь понимаешь, что тебе не победить, и осознаёшь, что уже проиграл. Так почему же ты продолжаешь делать то, что бессмысленно и бесполезно? Какой в этом смысл?

Юный злодей взглянул в глаза Густавсона, что были наполнены страхом и непониманием, пытаясь понять, чего тот пытается добиться.

«Я же уже ответил на этот вопрос. Он желает услышать что-то другое?», — пронеслось у него в голове.

— Видимо, как бы я того ни хотел, моя душа всё ещё не может сдаться, — лучшего ответа Син просто не имел. — Тело и разум уже сломлены, но не душа, и только она заставляет меня двигаться дальше. Тут нет никакого рационального объяснения, — пожал плечами он. — Другой вопрос в том, что именно ты хочешь услышать? Ты продолжаешь спрашивать меня об одном и том же, хотя все ответы я уже выложил. Чего ты хочешь добиться? Я не понимаю.

Лицо Клауса изменилось, как будто он потерял последние остатки уверенности. Он посмотрел на Сина с недоумением, брови его нахмурились, глаза стали более напряженными. Руки и плечи напряглись, словно он не знал, что делать. В его глазах читалось какое-то беспокойство, а лицо выражало смешанные чувства от удивления до недовольства. Видно было, что он пытается понять, но что-то в ответах Сина заставляло его чувствовать себя неуверенно.

Наконец, буквально через минуту уста Густавсона разомкнулись. Он долго думал, стоит ли говорить кому-то об этом, но сейчас не было причин скрывать то, что он таил внутри себя целые годы. Ему давно хотелось кому-то раскрыться, и лучшего момента, чем этот, было просто не найти.

— Всю свою жизнь, Син, я живу в страхе. С самого детства я боюсь всего, чего только можно, но больше всего меня пугают две вещи — твой отец и неизвестность, и первого я боюсь настолько, что даже никогда не задумывался о том, чтобы ему противостоять. Любой другой нормальный человек на моём месте уже давно бы начал сопротивляться его гнёту и контролю, но я… я обыкновенный трус, Син. В те моменты, когда мне нужно было защищать своих друзей, я стоял в стороне и смотрел, как они погибают, и в те моменты, когда мне нужно было закричать, я молчал. Мне казалось, что, если я буду ему полностью подчиняться, моя жизнь будет в полной безопасности. Мне даже в голову не могла прийти мысль перечить твоему отцу даже в самых незначительных моментах — вот настолько я его боялся и боюсь до сих пор, — со слышимой болью в голосе говорил Клаус, приковав к себе всё внимание собеседника. — Его силы поистине ужасают, как и его методы достижения успеха. Когда-то я хотел бороться с ним, но моё желание быстро улетучилось, когда на моих глазах буквально казнили одного из моих лучших друзей, и случилось это по моей вине. С тех пор я дал себе слово, что не стану бунтовать против него, дабы больше никто не стал его жертвой — я избрал эту роль для себя, и за всё это время я настолько ей проникся, что полностью вжился в неё. Но знаешь… друзья от этого умирать не перестали. Каждый год я терял дорогих мне людей, и сделать с этим ничего не мог! Почему? ДА ПОТОМУ ЧТО Я — ТРУС! У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИ ДУХА, НИ СМЕЛОСТИ, НИ СИЛ ОБЪЯВИТЬ ВОЙНУ ДИРЕКТОРУ! — прокричал эмоционально он, но через мгновение тут же успокоился. — И мне казалось, что остальные испытывают точно такие же чувства к этому человеку, и что никто не решит пойти против него. А потом… потом я вспомнил тебя, Син — человека, которого так сильно ненавидел все эти годы. Мой разум решил винить тебя, ведь постоянно винить только себя — такое себе решение. Только ты на моей памяти смог поднять бунт и даже победить. Я считал это невозможным, — теперь на скамью присел уже линчеватель, ибо на ногах уверенно стоять он уже не мог. — Пока я постоянно подчинялся и вёл себя послушно, ты делал то, о чём я когда-то мечтал. Лишь за один день ты смог получить свободу, которая всем нам в комплексе могла только сниться. И я ненавидел тебя за это. Всем, сука, сердцем! «Почему именно он? На его месте должен быть я! ЭТО ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ Я!», — эти мысли каждый день разрушали мой разум, заставляя осознавать, что я слаб не только телом, но и волей. Каждый грёбанный день я чувствовал себя все бесполезнее и никчёмнее. Мой страх перед директором рос, как огромная тень, затмевая все мои мысли. Я терял веру в себя, чувствовал, что становлюсь всё мельче и бесполезнее. Чем больше я подчинялся, тем больше терял свою личность. Жизнь становилась бесполезной исключительно из-за моего трусости и страха, но винил я в этом только тебя, ибо ты показал мне пример того, как всё могло бы быть, если бы я просто один раз решился сделать то, о чём мечтал.

Густавсон затих. Внутри него бушевали чувства и эмоции, которые в любой момент могли выбраться на волю, но парень как-то умудрялся держаться. Ему было больно, неприятно и просто ужасно, но он считал нужным рассказать всё это, чтобы справиться со страхом, что уже долгое время царствует его телом, душой и разумом.

— И я считал тебя виновным во всех моих бедах вплоть до той ночи, когда чуть не убил тебя. Ты бы знал, как я внутри ликовал, когда смог уничтожить тебя. Я был сильнее тебя! Умнее тебя! Моё желание отомстить вот-вот должно было сбыться, но кое-что пошло не так. Понимаешь, всё это время я считал, что ты, пожертвовав всеми нами и своими друзьями, наслаждаешься жизнью по полной, и меня терзала зависть, что с каждым годом всё больше и больше мотивировала меня отомстить тебе. И вот, когда я занёс клинок над твоей головой и хотел завершить начатое, я осознал, что всё не совсем так, как мне представлялось. Как минимум, ты не был похож на человека, который наслаждается жизнью и всем тем злодейством, что совершает. Нет, передо мной в тот момент был парень, что испытал не меньше боли, чем я, а то и больше. Но что больше меня поразило, так это то, что ты не боялся смерти — ты был к ней готов, и ты ждал её. Разве это нормально для человека, что получил свободу и наслаждается жизнью? Такой человек бы не желал умереть, но вот в твоих глазах я увидел совершенно иное, и именно этот момент поселил семя сомнения в мою душу. В тот момент… я больше не хотел твоей смерти. Это странно, не правда ли? — грустно улыбнулся Потрошитель. — Долгие годы я жил мечтами о том, как отомщу тебе за то, что ты заставил нас всех страдать, и когда у меня появился для этого шанс, я отказался от задуманного. Мне кажется, уже в тот момент я увидел в тебе то, что никогда не было у меня — смелость, решимость и возможность победить Директора.

Линчеватель прикрыл лицо руками. Сказать всё это было для него невероятно трудно, но он справился. Оставалась лишь небольшая часть, которую ему нужно было озвучить, чтобы полностью закончить свой монолог, и в тот момент он собирал свои последние силы, чтобы закончить сей рассказ.

— Опустив руку, я решил оставить тебя умирать — у меня не было ни сил, ни желания заканчивать дело. Мне казалось, что ты должен был умереть от полученных травм и ранений, но ты снова удивил меня, Син — ты выжил. Вновь сделал то, что я считал невозможным. Это… сильно ударило по моему внутреннему миру, который был построен на страхе, сомнениях и моей уверенности в том, что подчинение — лучший путь, который я могу себе позволить. А потом… потом я вновь увиделся с Директором, и он сказал мне, что я ему больше не нужен. Я… свободен, — подросток улыбнулся, а на его глазах появились слёзы, что через мгновение начали медленно скатываться по щекам. — Я… я всё-таки смог стать свободным. Спустя столько времени… свободен.