Сцены из жизни Максима Грека

Церковь опустела. Максим и Федор вышли во двор. Стояла зима, было холодно, шел снег. Но оба они не замечали мороза, довольные тем, что недоразумение между ними уладилось, и не спешили проститься.

— Как поживает Николай? — спросил Максим.

— Хворает бедняга, — с жалостью проговорил Федор. — Всю зиму болеет, не выходит из дома.

— Да пошлет ему бог здоровья. Но не знаю, хочет ли теперь сам Николай поскорей поправиться.

— А почему ему не хотеть, отец мой? — с удивлением спросил Карпов.

— Да потому, добрейший Федор, что приближаются события, кои для него опасней всякой хвори, — улыбнулся монах. — Он предсказал, что настанет скоро второй всемирный потоп и, насколько мне помнится, всего несколько месяцев ждать нам этой напасти. Посему разве теперь до недугов плоти?

Максим явно посмеивался над Николаем Немчином, что не понравилось Карпову.

— Да будет тебе известно, отец, — сказал он, — Николай изучил множество наук, и слова его проникнуты знанием. Правда, многое нам неведомо, и он, думаю, прав, утверждая, что неведомое постигаем мы с помощью геометрии и физики.

— Да, — кивнул Максим, — но изучение геометрии может сделать нас геометрами, а изучение физики — физиками, но ни та, ни другая наука не дает высших знаний и не учит высшему смыслу жизни. Что же делает Николай?! Чертит треугольник и с его помощью пытается отстаивать католическую ересь и невежественные свои заблуждения. Один угол треугольника называет отцом, другой — сыном, третий — святым духом. И как, по его словам, мы переходим от одного угла к другому, так и от отца идем к сыну; и от сына — к святому духу. Ох, неразумный! Не понимает он, что стороны треугольника замкнуты и по ним можно передвигаться и в противоположном направлении, и тогда получится, что отец происходит от святого духа, а это заблуждение, добрейший Федор. Так же ныне Николай предсказывает и потоп…

— В предсказании потопа, отец мой, — перебил его Карпов, — мудрый Николай исходит из движения небесных светил.

— Знаю, Федор. Но как бы то ни было, нового потопа быть не может, ибо ясно сказано об этом в Священном писании: «Не будет более истреблена всякая плоть водами потопа и не будет уже потопа на опустошение земли». [143]

Федор хотел что-то возразить, но монах горячо продолжал:

— Может, ты считаешь, что это открытие Николая? Он ведь лишь повторяет измышления магов и темных астрологов, давным-давно объявивших, что произойдет потоп, как только Сатурн соединится с Юпитером в созвездии Рака против Корабля «Арго», [144] — это предсказал астроном Иоанн Штофлер, — а звезды так расположатся через несколько месяцев. И посему мы вскоре убедимся, всем ли нам предстоит погибнуть или кому-нибудь звезда его уготовила спасение.

143

«Не будет более истреблена всякая плоть…» — Максим цитирует Книгу Бытие (IX, 11).

144

Сатурн соединится с Юпитером… — по предположению немецкого астролога и астронома Иоанна Штоффлера, в. 1524 г. должен был произойти новый потоп. Максим написал несколько обличительных сочинений против астрологических предсказаний.

Максим стал насмешлив, жаждал поспорить. Глаза его задорно сверкали, словно перед ним сидел сам латинянин Николай.

— В латинских странах, — горячился он, — богачи и правители, даже сам папа римский готовятся сейчас к бедствию, изобретают способы спасения жизни. Делают лари, чтобы лечь в них, прихватив свое добро, как только начнутся первые дожди. Но не думай, Федор, что их страшит потоп. Нет, от тяжких грехов ослаб их разум…

И распаленный Максим с возмущением продолжал обличать смехотворный и нелепый страх перед потопом. Карпов слушал его с почтительным вниманием, как обычно во время их уединенных бесед. Мысли святогорского монаха отвечали его мыслям; к тому же он умел искусно и сжато излагать свои взгляды: казалось, будто знания его сосредоточены в большом улье и стоит потревожить его, как пчелы тотчас взлетают, выставив свое жало.

Карпов знал, что Максиму угрожает большая опасность. Великий князь на него гневался, а Даниил лишь ждал случая, чтобы выместить на святогорском монахе давно скопившуюся в нем бешеную злобу. И Максим наверняка чувствует приближение опасности, но не думает сейчас о ней, поглощенный беседой. «Философский его дух продолжает поиски истины, — с восхищением размышлял Карпов. — Высшая сила просвещает его и вооружает упорством, ум не сосредоточивается на низменном, земном, а парит высоко, полон помыслов о непреходящем и вечном. Увы! Кто знает? Быть может, сегодня мы беседуем в последний раз. И я, как Критий, [145] выслушиваю последние его суждения, а потом придет корабль с Делоса и появится палач со смертельным ядом».

145

…как Критий… — после вынесения смертного приговора Сократ в течение 30 дней ждал казни, так как, согласно обычаю, в Афинах не должны были совершаться смертные казни, пока не вернется с Делоса священный корабль. В тюрьме Сократ беседовал со своими учениками, главным образом с Критием.

Но тут, прервав печальные раздумья Карпова, Максим оживленно заговорил:

— Ты не сказал мне, дражайший Федор, что делает Николай в ожидании потопа. Заказал он ларь для бренного своего тела и всякого добра или надеется чудом выйти сухим из воды?

— Однако ты не можешь отрицать, отец, — улыбнулся Карпов, — что Николай с подлинным рвением приобретает полезные и мудрые познания.

— Полезные, но не мудрые, — возразил святогорец. — И полезные познания хороши, если ограничиваются той областью, где они полезны, но коли вступают в разногласие с другими, высшими, то вред приносят, а не пользу.

— Но согласись, чтобы дойти до высшего, надо сначала превзойти низшее. Прежде чем стать мудрыми, должны мы быть образованными. Да разве ты сам не восхищался столицей Франции, славным градом Парижем, [146] где юноши, имущие и неимущие, учатся на средства самого французского короля, изучают полезные науки и искусства.

— Да, так обстоит дело во Франции, — подтвердил Максим.

— И да будет так повсюду, отец! — воскликнул Карпов. — Человек не может стать мудрым, будучи неученым, мудрость неуча — это мудрость раба, а не господина. Зачем она нам?

146

…разве ты… не восхищался… славным градом Парижем… — Максим пишет о бесплатном обучении в Парижском университете, о преподавании светских наук в одном из ранних своих сочинений, «Повесть о совершенном иноческом жительстве».

Федор повысил голос. Он окинул взглядом двор, словно желая обнять все открывавшееся перед ним пространство; глаза его сверкали, лицо озарилось внутренним светом. Больше ни у кого из московских собеседников не наблюдал Максим такого божественного преображения, свойственного лишь людям просвещенным.

— Отец, ты много знаешь и поистине мудр, — взяв монаха за руку, тепло и проникновенно сказал Карпов. — Посмотри вокруг, загляни к нам в душу и прочтешь в ней, как читаешь в книгах. Княжество наше — молодое, и нам надобно научиться жить. Иначе погибнем мы, как погибли бесследно многие царства. Погубили их невежество и мрак. А нас погубят необъятные пространства. Княжество наше, не в пример иным, огромно. Земли его бескрайни, климат северный, суровый, мы страдаем от холодов. Нам предстоит совершить подвиг великий, а без знаний на что мы способны? До нас жили другие народы и теперь рядом с нами множество стран. Мы должны знать, что сделано ими, поучиться у них, а потом, если сможем, сами поучим других.

Монах хотел что-то сказать, но Карпов, жестом остановив его, продолжал:

— Святой отец, я знаю, что именно ты возразишь. Заметь, как полезные знания не должны вредить мудрым, так и богословие пусть не мешает наукам. Надо их разделить.

— Не отрицаю благ светского воспитания, — молвил Максим. — Я сам обучался в миру много лет, нельзя назвать меня неблагодарным. Но скажи, Федор, как разграничить науки и богословие?

— Только с помощью истинных знаний! — убежденно ответил Федор. — Необразованный человек — раб своего невежества. Услышав гром небесный, он думает, что ангелы гонятся за дьяволом, а образованный знает причину небесных явлений. Знает, что молния возникает от столкновения облаков, как искра от трения одного кремня о другой. Чем больше познают люди, — увлеченно продолжал он, — тем дальше гонят от себя невежество. Перестают страшиться темного, неведомого. И не видят уже в нем таинственных сил. Освобождая землю и небо от пут неизведанного, бесстрашно идут они вперед. Ум их свободно парит и когда-нибудь вознесется до самого истинного бога.

Монах внимательно выслушал Карпова. Потом, взяв его за руку, устремил взгляд во тьму, точно желая различить что-то.

— Горячее рвение достичь истины, ученейший Федор, возвышает мой разум и укрепляет силы. Я не жалею труда, добиваюсь, чтобы рассеялась враждебная тьма египетская и разлился яркий свет дня.

— Святой отец! — воскликнул Карпов. — Прекрасно сказано.

— Дело не в том, Федор, — вздохнул Максим. — Сколько ни ищи, что ни обрети, в конце концов ничего не останется. Дионисий Ареопагит с терпением и усердием изучал все, что изучили до него философы, риторы и прочие ученые. Но под конец забросил все и внял кроткой проповеди Павла. А почему? Горе королям и королевствам, коли нет веры в царя иного, что сильней царей земных, и судью самого справедливого, судью всевидящего. Он карает за несправедливость, защищает слабых от сильных, правых от неправых, вдов и сирот от жестоких тиранов. Горе, если нет у человека страха перед богом.