Счастье бывает разным

Короче, Катюха приехала через полчаса. По-хорошему мне бы надо было перенести встречу, но тогда я могла бы долго ее не увидеть. Так что, наплевав на свои собственные проблемки, я бросилась встречать подругу.

Она вошла, и я, в который уж раз за свою долгую жизнь, восхитилась Катькой.

Вот дает же людям Бог, а? Жаль только, что не всем. Талия тонкая, попа чуть не бразильская, грудь как у кинозвезды.

Катюху я люблю не меньше себя, но, если честно, все равно это несправедливо. Ведь ее вечно влюбленному — в нее же — мужу, по-моему, глубоко безразлично, как она выглядит. Потому что Вовчик Чистов безвозвратно утонул в Катькином очаровании едва ли не с детсадовского возраста. Я ж помню, как он за ней бегал. А велела бы ползать — ползал бы. Мне даже его жалко было. Особенно когда Катюха увлеклась неким сибирским самородком, этаким живчиком, только уже не с атомным, а с термоядерным двигателем внутри.

К счастью для Вовчика — да и для Катюхи, наверное, — между ними произошла неуправляемая цепная реакция, и они разлетелись навсегда.

Точнее — я так думала, что навсегда.

Потому что Катька сварила кофе — она без него не жилец — и одной фразой взорвала мне мой утомленный мозг.

— Я ушла от Чистова, — сказала она.

— Мать, ты охренела? — заботливо осведомилась я.

— Так вышло, — не стала вдаваться она в подробности.

Я сразу поняла, в чем дело.

У нас на работе аж две такие истории одновременно. Явление первой любви во вторую молодость.

— Тот сибирский товарищ? — спросила я.

— Он, — вздохнула она.

— Ненадолго, — сказала я.

— Знаю, — спокойно ответила Катюха. — Теперь уже знаю.

После чего в голос разревелась.

Я чуть не умерла от страха. Чтобы Катька ревела? Да она и в детстве не знала, что такое слезы. Я-то сразу пускала сопли, чтобы мальчишки отвязались. Да и сейчас могу прослезиться от книжки или фильма. Но Катюха — человек-кремень!

Я бросилась ее обнимать, жалость переполнила мое сердце, но что я могла еще для нее сделать? Накапать валерьянки — наконец пришла здравая мысль в голову доктора медицинских наук.

Я встала на табуретку, чтобы дотянуться до аптечной полки, к счастью — низенькую. К счастью — потому что эта низенькая сволочь издала гадкий звук и предательски подогнула две ножки сразу.

Я чудом не упала, иначе проблемки враз могли бы стать проблемами — пацан в моем животе нагло изъявил недовольство моими же вынужденными телодвижениями. Думаю — ножками изъявил. И тоже, наверное, двумя сразу.

— Что с тобой? — теперь уже Катька забеспокоилась, даже рыдать перестала.

— Ничего особенного, мальчик зашевелился, — опустив долу глаза, скромно ответила я.

— Какой мальчик? Ты беременна? — не поверила Катюха.

— Ну, власть же призвала к повышению рождаемости.

— Ох, умница ты какая! — завопила Катюха и бросилась мне на шею. — А мне ни слова не сказала, — укорила через секунду, пережив уникальный для данного индивидуума приступ нежности.

— А ты ж не звонишь, — не удержалась я. — Не пишешь. Ведешь себя, как член правительства.

— Не язви, ребенок злой будет, — уже деловито сказала она. — Значит, так. Что у тебя с деньгами, с тряпками, с врачами?

— Да успокойся, неугомонная, — остановила я Катюху. — Все есть, и в достаточном количестве. Это ж не девяностые. (Вот тогда у нас в НИИ точно был пипец. Больные со своими бинтами в клинику госпитализировались.)

Мы еще довольно долго обсуждали тему моего материнства, Катька все никак не могла прийти в себя, но я точно видела, что она счастлива. Счастлива за меня. А это так приятно, когда за тебя кто-то счастлив!

Разумеется, не мог быть обойден вниманием и животрепещущий вопрос об отцовстве.

— Ты сделала ЭКО? — спросила Воскобойникова.

— Думаешь, я такая страшная, что могу заинтересовать только гинеколога? — парировала я.

— Я думаю, что ты, Машка, дура. И умница, конечно.

Высказав эту странную для члена правительства мысль (а может, они там все такие логичные?), Катюха продолжила допрос с пристрастием:

— Так все-таки кто папаша?

— Я его мало знаю, — честно ответила я. — Он две недели чинил мне баню на даче и ни разу не был выпивши. Мне показалось это весомым аргументом.

— Молодец, Машка! — вновь восхитилась моя подруга, и мне снова стало чертовски приятно. Хотя, с другой стороны, когда тебе сорок четыре, лицо похоже на картофелину и анфас не отличим от профиля, особо выбирать не приходится.

Впрочем, наплевать на все и всех. Кроме моего мальчика, разумеется.

И кроме подруги Катьки. Хотя другой у меня просто нет.

— Обожаю тебя, Машка! — наконец успокоилась Катюха и села допивать свой подостывший кофе. — Ты мне такой тюхой казалась в детстве.

— А сейчас — Моникой Беллуччи? — поинтересовалась я.

— А сейчас ты в сто раз круче меня. Я б, наверное, не решилась.

— Ну, видишь, я тоже долго не решалась.

Постепенно вернулись к ее жизни, и Катькина радость стала угасать.

— Может, вернешься к Вовчику? — спросила-намекнула я.

— Не знаю я, Машка, — как-то устало ответила Воскобойникова.

Очень мне не понравилась эта ее усталость.

— Кончай дурить, а? — уже без намеков сказала я.

Для меня было очевидно, что Вовчика она и любила, и любит. Иначе б и поцеловать себя не позволила. А здесь — двадцать лет с ним в одной постели спала. И не только ж спала. А этот крендель сибирский — просто недоразумение женской жизни.