Счастье мне улыбалось

Пригласил Александра Горелика в наш театр В. А. Канделаки. Однажды он отдыхал в Сочи, пришел с друзьями в ресторан. За одним из столиков там сидела какая-то веселая компания. И вдруг один из той группы по просьбе своих товарищей стал петь. Голос его был настолько красивым, что Канделаки сразу обратил на него внимание. И внешне молодой человек привлекал к себе — хорошего роста, с плотной фигурой, приятное лицо, обаятельная улыбка… Канделаки узнал, что это артист Ростовского театра музыкальной комедии Александр Горелик. Когда Владимира Аркадьевича назначили главным режиссером Московского театра оперетты, он вспомнил о понравившемся ему артисте из Ростова-на-Дону и пригласил его в Москву. Горелик приехал и сразу занял в труппе одно из ведущих мест.

Был он в общении человеком приятным, надежным, несуетным, к различным жизненным ситуациям относился философски — за эту мудрость мы в театре даже называли его «ребе». Саша был заботливым мужем и отцом — любил жену, двух дочек. Он-то их любил, а они, позволю себе такое выражение, попросту «заездили» его, загнали прежде времени в могилу. Саша перенес инфаркт, потом еще один… Несмотря на болезнь, продолжал, как и прежде, помогать по дому, ходил за продуктами, таскал тяжелые сумки. А дома его ждали три вовсе не немощные женщины. Правда, его жена, не то поэтесса, не то драматург, довольно красивая, всегда считалась больной, и Саша оберегал ее от трудностей. И вот три эти женщины не сберегли одного, который их любил.

О себе Саша думал в последнюю очередь, никогда не жаловался, не забывал, что он мужчина, что должен быть сильным, опорой семьи… И после кончины он не удостоился забот. Как-то мы приехали на кладбище, где похоронен и Саша. Зашли поклониться ему и увидели, что могилка его не ухожена, по сути дела, заброшена… Так стало горько… Столько лет он дарил людям радость, отдавал близким любовь и заботу — и вот что получил взамен, вот чем все кончилось… Да и театр, где Горелик проработал столько лет, и мы, его коллеги, тоже хороши. У всех свои заботы, проблемы, здоровье стало подводить, и вроде бы нет времени лишний раз посетить место, где упокоился наш товарищ, положить цветы, помянуть… Печально…

Чтобы уйти от грустных мыслей, расскажу лучше забавный случай, который произошел на одном из спектаклей «Летучей мыши». На сцене — бал у князя Орловского. По задумке режиссера Айзенштейн-Горелик и Фальк-Каширский должны появиться с разных сторон так, чтобы столкнуться спинами. Горелик вышел из своей кулисы, пятится, пятится и должен был бы уже натолкнуться на Каширского, а того нет. Саша прошел спиной вперед сцену от одного конца до другого, ему пора произносить текст, чтобы услышать в ответ слова Фалька, но тщетно — тот по-прежнему отсутствует. В такие моменты кажется, что прошла не минута, а целый час.

Горелик уже просто стал ходить по авансцене в ожидании партнера и кричать совсем не по роли: «Фальк! Фальк! Ты где?», обращаясь в ту сторону, откуда должен был появиться Каширский. Наконец минуты через три тот появляется, но совсем с другой стороны. Уставший его ждать Саша, опять-таки не по роли, спрашивает уже не Фалька, а своего коллегу Николая: «Где ты был?..» В оркестре начинается самый настоящий хохот, музыканты ничего не могут с собой сделать, а я за кулисами вся на нерве — мне после этой несостоявшейся мизансцены надо выходить, у меня впереди очень хороший номер «Маска, маска, погоди» на музыку одной из полек Штрауса…

Что же произошло с Николаем Каширским? Во время спектакля шла трансляция какого-то футбольного матча из Америки, где играла наша команда. Для любителей спорта тогда (это было в начале 60-х годов) он был грандиозным событием (мне кажется, что у них и до сих пор чуть ли не каждый международный матч — это матч века). Вот Николай и заслушался настолько, что забыл про все на свете.

Каширский был очень популярным артистом — замечательный «простак», с чисто опереточным озорством, веселый, обаятельный. Миллионы зрителей полюбили его недотепу Тони, роль которого он сыграл в известном фильме «Мистер Икс», где снимался в окружении блистательных мастеров: Григория Ярона, Гликерии Богдановой-Чесноковой, Георга Отса, вместе с очаровательной, задорной Зоей Виноградовой. Николай мог играть и характерные роли… Когда ему говорили: «Коля! Ты ведь хороший артист», он отвечал: «От Бога…» И с юмором, но и всерьез — он знал о своем даре.

Мы с Николаем часто выступали на концертной эстраде, на телевидении, для которого Галина Александровна Шаховская поставила нам эффектный каскадный номер «Хацаца». Кстати, о выступлениях на эстраде — мне вспомнился сейчас очень смешной случай, который произошел с нами в Югославии. Это было еще при Хрущеве, который стал налаживать отношения с Тито. Мы были одной из первых групп советских артистов, приехавших в эту страну. Публика принимала тогда посланцев Советского Союза весьма сдержанно — сказывались годы вражды между Сталиным и Иосипом Броз Тито. Мы никак не могли расшевелить залы даже веселыми номерами из оперетг. В завершение гастролей были выступления в Титограде, где для нас подготовили какую-то наспех сколоченную сцену. Вышли мы с Николаем Каширским с номером из «Марицы». Коля запел свое «Поедем в Вараздин…», потом у нас был танец. И вдруг я почувствовала, как под моими ногами треснул настил из досок, они проломились, и я начала проваливаться в образовавшуюся дыру. Зацепившись ногами за один край, а шеей, плечами упершись в другой, я бросила взгляд вниз и увидела деревянные то ли балки, то ли стропила — на них держалась вся эта ненадежная конструкция, по верху которой мы так лихо прыгали. Николай до поры не видел, что со мной произошло, — он отплясывал свое. Когда же обернулся в мою сторону, то от растерянности не нашел ничего другого, как обратиться к публике: «Пардон». И только потом бросился вытаскивать меня. Мой «провал» обернулся для нас оглушительным успехом — в зале стоял стон восторга, от прежней холодности публики не осталось и следа.

Таким же любителем футбола, как Каширский, был и Канделаки. Он страстно болел за «Спартак», иногда даже брал меня с собой на стадион. Однажды приехали мы с ним в Лужники, сели в репортерской ложе. Смотрю — вокруг сплошь знатоки, все смотрят на поле, что-то между собой обсуждают. А мне все это было неинтересно — и чего там смотреть? Ну бегают двадцать здоровенных мужиков за одним мячом, тягомотина такая, что сил нет. Мне это быстро надоело, и я сказала: «Господи! Хоть бы что-нибудь произошло! Хоть бы кто-нибудь кому-нибудь забил гол!» И в этот момент в ворота «Спартака» влетает мяч! Напророчила! Рядом с нами сидели одни болельщики этой команды, и как же они на меня взъелись! Я думала, что меня если не растерзают, то уж точно испепелят горящими взглядами: «Если все равно, кто выиграет, кто проиграет, то нечего ходить на футбол!» Потом они успокоились, увидев, что я пришла с Канделаки, — он ведь был «свой», значит, и я вроде бы из их лагеря…

Еще один артист, при воспоминании о котором я невольно улыбаюсь, — Владимир Шишкин. Очень музыкальный, пластичный, легкий, он прекрасно двигался, замечательно танцевал. И сколько еще восторженных эпитетов можно привести, говоря о Володе! Он приехал в Москву из Риги по приглашению И. М. Туманова, и первой его заметной ролью в нашем театре стал Иван из «Сына клоуна» Дунаевского. Здесь раскрылось разностороннее дарование Шишкина — его Иван был и остроумный, и скромный, и насмешливый, и лиричный… Несмотря на внешнюю подвижность, иногда даже некую буффонность, Володя был актером глубоким.

Он не просто развлекал публику, он мог больше — он воздействовал на нее. Когда в «Сыне клоуна» Шишкин исполнял арию Ивана, в его голосе чувствовались слезы, а что уж говорить о зрителях — в зале многие плакали… Шишкин вообще был актер своеобразный: вроде бы по амплуа «простак», но в то же время, используя нашу терминологию, был и «фрачник» — так артистичен и естественен был он в этих ролях, в этом костюме.

Недавно я снова просмотрела хранящуюся у меня запись телевизионного спектакля «Граф Люксембург». Замечательный фильм, хотя и черно-белый. И актеры там один к одному: Герард Васильев, Эмиль Орловецкий, Людочка Шахова… Володя Шишкин играет в этом старом фильме, как большой драматический артист…

Я любила играть с ним — он заражал меня своей энергией, живостью, музыкальностью, своим оптимизмом. Помню, у нас с ним была каскадная сцена в «Летучей мыши», о которой я уже упоминала, — «Маска, маска, погоди». Для моей Адели в этой сцене костюм придумала наш хореограф Галина Александровна Шаховская. Правда, художник Риза Осиповна Вейсенберг возражала против такого костюма, потому что он был хоть и красив, но неудобен — белое платье из шифона на розовом чехле и с длиннющим, метра в три шлейфом. Но Шаховская настояла на своем, и мне пришлось приспосабливаться, чтобы управляться с этим «хвостом». Мы с Шишкиным-Фальком обыгрывали эту неудобную деталь костюма: Володя то перепрыгивал через шлейф, то носил его за мной, как паж… Когда мы с ним начинали танцевать, я просто наматывала шлейф на руку, чтобы не запутаться в нем. А тут, еще, кроме проблем с «хвостом», у меня в этой сцене были и другие страхи — вокального свойства. У Адели в сцене бала есть ария, где надо брать верхнее «до». И я никак не могла начать играть по-настоящему — так боялась этой арии. Выйду и с ужасом жду: «Господи, скорей бы только спеть, взять это «до», а уж потом я развернусь». И действительно, спою арию, возьму страшную ноту — и потом уже могу играть в полную силу