Счастье в запретном

– Ой, да прекрати! – не выдержал Назгал.

От этих рассуждений голова болит.

Что ему с того, как воспринимают Хранителя. Как воспринимал он – Назгал. Собственно благодаря этому случилась великая метаморфоза. Мысль, что всякий в этой деревне способен понять истину, не дошла до Назгала. Он просто не думал о таком.

Выходит так, что Эстиний сам закрыл ворота перед своим носом. Опустил руки, смирился и просто наблюдал.

Все это уже не имеет значения, потому что Назгал достиг своих целей.

Он привел священника к дому, из которого похитил Дшину. Назгал подумал, что возможно стоило взять девицу с собой. Но она и так настрадалась. За день, пронзенный ночью, на девушку свалилось слишком много перемен. Пусть отдыхает, на израненной душе крепнет свежая корочка.

Проживи Дшина обычную жизнь, обычной крестьянки, подобных мозолей на ее душе образовались бы тысячи тысяч. Она лишится способности воспринимать истину, разум ее закроет тщета и унылость.

Вовремя удалось спасти девицу. А теперь пришел черед других.

– Где мы? – спросил Эстиний.

Тьма не выколола ему глаза окончательно. Он увидел темную полосу, рожденную плотью ограды. Увидел за ней черный бугор, подчеркнутый оранжево-красными полосами. Сквозь щели пробивался свет затухающего в печи огня. Настолько нежные лепестки света, что ужаленный тьмой глаз улавливал их.

– Это дом, – сам ответил Эстиний. – Но чей дом? Что ты задумал?

– Идем, – Назгал толкнул калитку.

На этот раз хозяин закрывал калитку, замотал веревку между зубцами, вбил засов чуть ниже груди. С засовом пришлось повозиться. Росточка не хватало, чтобы дотянуться до щеколды. В темноте лишь его глаза могли решить эту задачу.

Отворив калитку, которая не посмела скрипнуть в присутствии голого человека, Назгал втолкнул Эстиния во двор. Земля под ногами стала прочнее, босые стопы ощутили уколы каменной посыпки. Но это лучше, чем топать в грязи, вырывая проглоченные ноги из холодной жирной глины.

Совсем не похоже на мать, как называют эту поверхность крестьяне. Тот же отголосок древних верований.

– Не спи! – толкнул его в спину Назгал.

Удивительно, но ночь прекратила свое угнетающее действие на глаза священника. Он не обрел чудесную способность видеть в темноте, но уже мог ориентироваться. Не понимал, как это происходит. А ведь все просто, истина никогда не прячется под слоем ложных утверждений. Ей это без надобности, человек сам справится.

Дверь видно – деревянная основа, немного отличается от внешних стен. Чуть темнее, ведь стены из мазанки. Трещины поглощают тьму, подчеркивая структуру, изнутри выливается робкий свет, создавая форму.

Седая шапка крыши, впитывается рассеянный свет звезд. Его недостаточно, чтобы слабый человек ориентировался в закатном мире. Сквозь облака и расстилающийся туман этот свет рассеивался по всей познаваемой вселенной.

Запахи, шорохи, прикосновение руки к шершавой древесине. Все это служило восприятию, ослепленному ночной тьмой.

– Вход здесь, – удивился Эстиний, поглаживая дверь.

– Ну, да.

Назгал отпер дверь точно таким же образом, как в прошлый раз. Хозяин установил больше засовов, подпер дверь бревном. Он не понял, как чужак проник внутрь.

Убрав бревно, Назгал сообразил, что это часть скамьи, спертая из храма. Ни ее естественная природа, ни ее магическое нутро не остановили чужака от проникновения.

– Заходи, – Назгал отошел в сторону, рукой сделал приглашающий жест.

Эстиний не увидел этого движения, но ощутил, что оно произошло. Услышал звук, ощутил движение воздуха – он не копался в себе, не пытался выискать ответ. Перешагнув порог, священник струхнул. Его провожатый в мир запретного, в царство ночи и проклятий, не боялся говорить в полный голос.

А если хозяин их услышит?

Назгал только пожал плечами, разгадав в шепоте спутника этот вопрос. И опять Эстиний ощутил жест. От этих перемен становилось не по себе. Такие изменения больше подходят юным, чей разум открыт к новшествам. Для окрепшего, закостеневшего и вросшего в землю ума – тяжко.

Кролики все так же спокойно встретили чужака. Смерть товарища, случившаяся прошлой ночью, не удивила их. Всякую седмицу кроличье семейство теряет братца или сестрицу. Они привыкли, смирились, вросли в замкнутый круг существования.

И пусть со двора доносился запах свежей крови, мокрой шерсти. Пусть хозяин проходил в дом, из которого доносился запах жаренного мяса, топленого жира, что соскребли со шкуры. Зато в клетке всегда трава и вода, а рядом еще десяток родичей.

Завтра их расслабленному существованию должен прийти конец. Совет деревни приговорил их к смерти.

– Открывай клети.

Эстиний не видел тюрьмы, где содержались приговоренные. Зато услышал, как Назгал распутывает узлы на дверцах. Едва уловимый скрип, дверца откидывается в сторону. Обретенная свобода не прельщает кролика, его приходилось подталкивать к выходу, направлять и указывать.

На ощупь Эстиний нашел запертую клетку, чудом справился с завязками. Веревка из конопляного волокна обхватывала два деревянных штырька – один на дверце, а другой на стене клети. Простой и дешевый способ закрыть клетку. Дневной свет облегчал работу пальцев.

Эстиний спас одного узника, затем другого. На его счету было трое обреченных, когда Назгал освободил десяток. Глупые твари скопились на полу, как меховые шарики. Приходилось ногой их подталкивать к выходу. А затем уже природное любопытство, еще не изжитое в мясных их тушках, заставляло животных бежать вперед.

На запах свежей зелени, под навес, под поленницу дров. А затем в леса, в поля, на встречу голодным лисам, цепким ястребиным когтям. Холоду ветров и всепроникающим лезвиям дождя.

Теплая шкура будет недолго их греть.

Эстиний и Назгал вышли из сеней, стояли на пороге. Куда делись животные, священник не видел. Знал, что все дороги мира открыты для них. Путь чуть длиннее того, что предсказали крестьяне на совете.

Но путь тот же.

Эстиний вздохнул.

– Вот.

– Чего? – Назгал скосил глаза на него.

Не сказать, что он хотел слышать то, что услышит. Болтовня священника раздражала. Слишком заумная, тяжелая. Нельзя ли говорить просто. По существу.

– Они свободны. Вольны бежать в поля. Они обречены. Ужасная смерть, – вздохнул Эстиний. – И так же они, – он кивнул головой в сторону дома, – Я обрек их на смерть. Не в тебе дело. Не ты, так другое. Я проклял их, когда пришел к ним. И знаешь что? Я не раскаиваюсь.

Назгал ничего не отвечал, закусил губу, чтобы не застонать. Как хорошо было с Бордом. Вот тот не жевал сопли, не копался в себе, как старуха в ветхой мошне. Вояка умен, хитер, понабрался всякого в этом глупом мире. Но Борд не жрал плода мудрости, которым потчуют священников в столице. Или где там учился этот головастый. Борд – мудрец, каких поискать.