Счастье Зуттера

— «У озера тихий пассаж», — так же негромко подхватывает мужчина, у него приятный голос певца, Зуттер это слышит, и они уже вместе начинают сначала: «Прими мой привет издалёка, над озером тихий пейзаж».

— «Над озером тихий пассаж», — ухмыляется тот.

Зуттер сотрясается, будто ему и впрямь смешно.

— Поехали дальше, — говорит Зуттер, — твой пассаж может оставаться таким, каким ему нравится.

— Ты что — священник? — спрашивает тот.

— Упаси бог, — отвечает Зуттер.

— Нет, ты священник, — настаивает другой, — ты поешь, как священник.

— Аллилуйя, — затягивает Зуттер.

— Когда начался твой траур? — интересуется любитель красного вина.

— «Под Страсбургом в окопе», — отвечает Зуттер и напевает мелодию, на сей раз на полном серьезе.

— «На страсбургском высоком…» — эту ты тоже не знаешь?

— Эту тоже, — отвечает тот и продолжает фальцетом: «…мосту стоял я раз. / С альпийских гор высоких / не отводил я глаз. / И думал: до чего же / люблю твои края, / страна моя пригожая, / Швейцария моя».

— А ты можешь, — хвалит его Зуттер, — у тебя голос.

— Нет у меня голоса. Был да сплыл.

— Есть, и еще какой. Давай пропустим еще по одной. Возьмем да откроем церковь. Я священник, ты — певчий.

— «Возьми меня за руку, / веди с собой всегда, / забыть тоску и муку / сумею я тогда. / По жизни не под силу / мне одному идти. / И лишь с отчизной милой / мне — вечно — по пути».

На этот раз Зуттер пел вторым голосом, последние три слова они пропели, кивая в такт головой, и закончили дружно, как идущие в ногу солдаты.

— Но Цетт, — говорит Зуттер.

— Да ну его.

— Что с воза упало… — начинает Зуттер.

— То пропало, — подхватывает его собеседник.

— Туда ему и дорога, — заключает Зуттер.

— А эту ты знаешь: «Впереди Христос. Мчит, как паровоз».

— Эту не знаю, — говорит Зуттер.

— Но эту-то знаешь наверняка: «Паломник издалёка на родину бредет. / Там ждет его подруга. Там он покой найдет».

Зуттер молчит.

— «Но милая в могиле», говорится далее в песне, и когда я понял, что это такое, я перестал ее петь. А ведь в воскресной школе это была моя любимая песня. Но тогда мне было девять лет, о милой я знать не знал, даже о той, что в могиле.

— Ты прав, — говорит Зуттер. — Но Цетт.

— Цетт тоже в могиле и там останется. Пусть истлевает. Ты уезжаешь, — спрашивает собеседник без вопросительной интонации. — У тебя дела.

— Я еду к Руфи, — говорит Зуттер и пугается, так как тот окидывает его взглядом, и его синие глаза смотрят зорче.

— Трахаться, — говорит он. — Вот что тебе надо — трахаться с Руфью. Думаешь, она тебе даст?

— Уже нет, — говорит Зуттер, — Руфь мертва.

Другой испытующе смотрит на него протрезвевшими глазами, и на его лице появляется лукавая улыбка.

— Прикончил? — он делает резкое движение рукой.

Зуттер придерживает его за рукав — еще смахнет на пол стаканы.

— И правильно сделал. Bien fait [49] . Но на такое надо решиться. А я — конченый человек, видишь ли, Рутли согнула меня в бараний рог. Вот так. А я помалкивал в тряпочку и десять лет не ничего не замечал. Твое здоровье! — кричит он. — Эй, Рутли, с тобой,кажется, разговаривают! Давай еще полстакана, и полный господину священнику!

49

Хорошо сделано (франц.).

— Меня звать не Рутли, — обижается женщина за стойкой.

— Да-да! — кричит любитель красного. — Конечно же, ты, с твоей косой харей, не Рутли! Само собой, нет, в конце концов, какой женщине захочется, чтобы ее так звали. Кто тебя побил, Рутли? Говори! Давай признавайся! Он знает, за что тебя поколотил? Главное, что знаешь ты, правда?

— Больше я тебе не налью, — сказала женщина.

— Но вот этот господин получит все, что хочет, ему ты не откажешь, Рутли, еще полстакана, за мой счет.

Она принесла вино и налила Зуттеру полный стакан.

— А с тебя достаточно, Тис, хватит. Иначе тебе достанется, да и мне тоже.

— Тебе-то уж наверняка достанется, тебе достается каждый раз, через пару недель, а потом у тебя болит голова и ты никого больше к себе не подпускаешь, а? Чтобы болела голова, надо ее иметь на плечах, Рутли, а у тебя вместо головы кочан с накладными волосами.

Заметив, что в синих глазах мужчины сверкнуло бешенство, Зуттер положил ему руку на плечо и налил в его пустой стакан половину из своего.

— Мне кажется, ты с кем-то путаешь эту молодую даму. Твое здоровье, Тис.

Но Тис не спускал с нее глаз.

— У тебя опять появился защитник, — пробормотал он, — и рта открыть не успеешь, как он уже тут как тут, защитничек, а если откроешься сзади, получишь гол в ворота, глупейший гол, это я тебе гарантирую. Опять глупый гол, и опять никакого просвета. Так было всегда, дружище, всегда. Если Цетт был силен впереди, то раскрывался сзади. Сзади — как распахнутые ворота сарая. А что в результате?

— Очередное поражение, — сказал Зуттер.

— Почему ты так говоришь? — В глазах Тиса блеснуло недоверие. — Думаешь, заслужил это право? Вот этим дурацким глотком вина? Знаешь что я с ним сейчас сделаю?

Он выплеснул вино за стойку и с треском поставил стакан на стол.

Снаружи послышался шум подъезжающего автобуса, потом открылась дверь, и в гостиную ввалилась группа по преимуществу молодых парней. Они говорили между собой на местном диалекте, Зуттер понял только то, что это были пожарники, возвращавшиеся из Кюблиса, с курсов повышения квалификации, и решившие отметить это событие выпивкой. Бар наполнился людьми, один из мужчин более пожилого возраста подошел поздороваться с Тисом и кивнул Зуттеру. Вероятно, это был уважаемый в общине человек, дама за стойкой, хотя и была занята, нашла время обменяться с ним парой слов.

— Ему нельзя садиться за руль, — вполголоса предупредила она.

— Поедешь с нами, Тис, — сказал подошедший. — Места у нас достаточно.

— Я на машине, — сказал Тис.

— Тогда я поеду с тобой. Давай ключи.

Он протянул руку; Тис поднялся, почти не шатаясь, отвел протянутую руку в сторону, а свою положил на плечо Зуттеру.

— Здесь сидит человек, — сказал он строгим, дрожащим от возбуждения голосом, — у него, — он заговорил громче, и в зале стало тихо, — вы могли бы кое-чему поучиться. Он смыслит в жизни. Понимает меня с полуслова. Коллега! — повернулся он к Зуттеру, и Зуттер, старавшийся увернуться от дыхания своего собеседника, увидел, что его глаза наполнились слезами. — Я благословляю тебя. Ты не священник. Ты убил свою жену. Ты такой же, как другие. Ничуть не лучше. Ты тоже человек. Кто первым бросит в тебя камень? Я? Только не я. Но мне пора. А если хочешь ехать со мной, Флюч, у меня места хватит.