Счастливая сколопендра

Мне стало стыдно, и я опустил глаза. На грязном половике стояли четыре пары шлёпок и одни рваные кроссовки – мои. На тумбочке лежала туго свёрнутая пенка, рядом с ней – связка ключей. Дверь в комнату, где жили Ванчоус и Галя, была приоткрыта. Просторный, светлый зал. Я прошёл дальше по коридору и оказался у совмещённого санузла: туалет плюс душевая. Смыв работал плохо, поэтому приходилось добавлять из ведра.

Я повернул налево и открыл дверь в спальню: там жили мы с Машей. Это была комната, похожая на больничную палату, где под наркозом пыли и темноты обитала громоздкая мебель. Я тоже в своём роде там обитал: спал всегда крепко, без секса и снов. Почему? Потому что всегда был упорот. Я даже не спал, а находился там под наркозом алкоголя и витамина D.

Я отодвинул штору и открыл окно настежь. В комнату хлынул свежий воздух. Я опёрся руками на подоконник и стал смотреть на бескрайнее море. Оно было спокойным – беспокоилось небо. Кучево-дождевые облака нависали над гладью воды, как свежие батоны, готовые накормить Джанхот пресной водой. У меня начались звуковые галлюцинации. Я отчётливо услышал две песни «Иванушек Интернешнл»: «Тучи» и «Снегири». Я обожал обе, поэтому скрестил их внутри себя. У меня получилось, что снегири – не гири, потому что тучи, как люди, а значит, дождь неминуем. Мысль устремилась дальше, выстраивая свою неумолимую, никому непонятную логику.

«Вода – это жизнь, но ведь и сперма – это жизнь! – подумал я. – То есть… вода – это сперма. Или сперма – это вода? Сперма или вода? Вот в чём вопрос! А также в другом. Мы что же, получается, все спермоглоты?»

В голову лезла всякая чушь и несусветица. Я провёл сухим языком по сухим губам. Во рту – остатки Аральского моря. Мне нестерпимо захотелось пить и на волю, вон из этого дома, из этой наркотической клетки.

– Есть вода? – я вбежал на кухню.

Маша вздрогнула и недовольно посмотрела на меня.

– Чего пугаешь?

– Душа поёт! – ответил я, хотя душа моя не просто пела, она буянила. Настроение скакало, как цены на нефть в момент нестабильности.

Она открыла холодильник и протянула мне бутылку минералки. Я хищно присосался к ней. Вода была газированной, и моя благородная отрыжка растянулась не меньше чем на десять секунд.

– Пойдёмте гулять, пока светло?! – крикнул я. Мне захотелось немедленно выпить чего-нибудь крепкого и вкусного. – До конца отпуска осталось три дня! Нужно успеть отдохнуть, оттопыриться по полной! Ну же!

– Нет-нет. Я – нет. Я пока тут, – заговорили одновременно Фидель и Ванчоус. Они были ещё убитыми и никуда не спешили.

Галя тоже не проявила интереса, зато Маша, сделав строгое лицо, сказала, что составит мне компанию, к тому же нам нужно поговорить. Она быстро переоделась, и мы вышли из дома. Я прихватил из холодильника банку пива и теперь с удовольствием его пил, спускаясь с горы. Меня плавно мазало, и я улыбался всем рыбам Чёрного моря.

– Куда пойдём? – спросила Маша.

– К воде, – ответил я. – Можно на центральный пляж.

Он был совсем рядом, но дорога до него занимала не меньше десяти минут, потому что асфальт по пути разбился и вспучился, как застывший поток лавы. Помпеи отдыхают.

– Я упаду сейчас! Ай! Серёжа, помоги мне! – Маша шагала осторожно, как по минному полю.

Я взял её под руку, но вместо благодарности услышал очередное оскорбление:

– У тебя изо рта воняет, как из кабинета химии. Перестань постоянно пить это дешёвое пиво!

Я недовольно поморщился: вот уже пару дней Маша пилила меня. Ей хотелось контроля надо мной, но я был сепаратистом в отношениях и не поддавался, терпеливо выслушивал все претензии, но пропускал их мимо ушей, ничего не оседало в моей голове.

– Хорошо, не буду, – ответил я и глотнул пива, отнюдь, кстати, не дешёвого: в Джанхоте не было пива дешевле ста рублей.

– Что «хорошо»? – не успокаивалась Маша. – Ты вообще слышишь меня?

Пока мы спускались к морю, она припомнила мне все мои косяки: и обман с биатлонной Меккой, и отсутствие секса, и унылый, однообразный досуг.

– Ты весь отпуск валялся на пляже и алкашничал, как не в себя! – возмущалась Маша. – Ав дом-музей Короленко мы так и не сходили. Ты же сам первый на этом настаивал! Настаивал?

– Настаивал, – подтвердил я и глотнул пива.

Высказалась Маша и про Фиделя, который, по её мнению, был совершенно лишним на нашем празднике жизни.

– Он мешает нам отдыхать, всё портит! Зачем ты его привёз? Ты видел, как он волочится за Галей?

– Разве? – удивился я, хотя и сам это прекрасно видел.

Но меня это совершенно не удивляло, вообще нисколечко не смущало. Я не осуждал Иуду, даже вполне понимал, почему он так поступает. Киргизочка – красивая и самодостаточная девушка, единица, а не нуль, не то что богатенькая избалованная Маша.

– Он оказывает ей знаки внимания постоянно: то цветок подарит, то – чурчхелу банановую, то какой-то камень с пляжа. Ты что, совсем ослеп? Кроме своего пива, ничего не видишь больше?

– Возможно.

– Галю это нервирует! Этот твой Иуда мешает ей отдыхать, создаёт напряжение в нашей компании! – закончила Маша больше с завистью, чем с заботой. Думаю, она бы тоже не отказалась от дополнительного мужского внимания.

– Перестань, пожалуйста, – не выдержал я. – Это только твои домыслы. Просто Иуда – классный пацан и любит делать подарки. Уверен, Ванчоус на него не в обиде.

– Ты слепец! – выкрикнула Маша и укоризненно покачала головой: – Протри глаза, ты все глаза залил!

– Ладно, хорошо.

– Что «ладно» и «хорошо»?

Маша распалилась ещё больше и продолжила меня пилить с двойным усердием. Теперь она взялась за свою любимую тему: алкоголь и творчество.

– Ты талант, а не какой-то ржавый тарантас! Но ты слишком часто пьёшь – так ты ничего не добьёшься! Так ты проржавеешь и станешь дырявым, вонючим тарантасом! Ты понимаешь это?

– Понимаю, – ответил я. – Отличная, кстати, метафора – про ржавый тарантас. Сама придумала?

– Да, сама! – Маша улыбнулась, сменив гнев на милость.

– Молодец, – похвалил я, – так держать!

– Спасибо.

Мы помолчали.

– Серёж, я вот о чём подумала, – выпалила вдруг Маша. – Тебе нужен директор и грамотный продюсер.

Я не стал у неё уточнять, кого она видит в этой роли, потому что знал, кого: себя. Меня это крайне забавляло, но не раздражало, потому что Маша ничем не могла мне помочь и уж тем более ничему не могла меня научить: она была пустышкой.

– Нужен, – согласился я. – Как вернёмся в Москву, поговорим.