Счастливцы с острова отчаяния
Шрифт:
— Не упрекайте нас в тех маленьких преимуществах, что смягчают трудности нашей изолированности! — проворчал из своего угла Нед.
— Я журналист, — сказал Хью. — Я ни в чем вас не упрекаю, а констатирую факты. Сегодня мощь кавалерии святого Георгия выражается в лошадиных силах, и я отлично представляю, как она галопом мчится сюда с дьяволом за спиной, который скажет вам: а теперь, дети мои, потребляйте!
— Я этому дьяволу дам ногой под зад! — решительно заявил Бэтист.
— Согласен, что избыток — от лукавого, — сказал Симон. — Но разве вы не видите, что мы живем, придерживаясь именно культа необходимого?
— Пока живете! — отпарировал Хью, очень довольный тем, что раззадорил собеседников. — Но что будет завтра? Разве вчерашний избыток не есть сегодняшнее необходимое?
— Вовсе нет! — вмешался в разговор Джосс. — Когда электрическая лампочка сменяет керосиновую, а трактор —
— И к тому же бывают временные излишества, — сказал Симон. — Я имею в виду то необходимое, которое пока имеют не все. Если бы кто-нибудь один стал пользоваться этим, то это означало бы привилегии и несправедливость.
— Вы поднимаете здесь красный флаг! — воскликнул Хью.
— Здесь, — мягко возразил Симон, — поднят флаг, запрещающий в жизни несправедливость.
— Наше единственное преимущество перед вами, — пояснил Джосс, — сводится к тому, что мы здесь, все вместе, очень долго подыхали с голоду, к тому, что тристанец, если он осмелится наслаждаться своим избытком, должен будет прятаться.
— Короче, — продолжал Симон, — вернемся к «системе». Свои лангусты мы продаем связанной с нами контрактом фирме, которая получает прибыли. Но мы, не получающие прибыли, по оптовым ценам покупаем и перепродаем в нашем магазине продукты, одежду, разные товары, которые мы большинством голосов решили приобрести. Кажется, это глупо! Однако действует подобно фильтру.
— А свобода? — спросил Хью. — Если мне захочется купить себе что-нибудь этакое…
— Покупайте, — ответил Бэтист. — Но только по личному заказу. Оплачивайте розничную цену и расходы по доставке, которые будут не так уж малы, ведь ближайший универмаг в двух тысячах миль.
— Ваши аргументы обезоруживают! — выдохнул обескураженный Хью.
Вот и все, что он мог ответить. Он смотрел своими голубыми глазами на округлые, невозмутимые лица членов этой довольной собой братской общины, которые подавляли его своими улыбками.
— Лучше скажите, что мы не хотели оставаться безоружными, — продолжал Симон. — Но возвращаюсь к вашему вопросу: что будет позднее? И отвечаю: наша изолированность защищает нас от роскоши, делая ее никчемной. А также наш склад ума: достаточно, чтобы каждый из нас был сыт, одет, обучен, имел орудия труда и равные шансы на работу. Даже если мы, больше производя, захотим жить лучше, то не сможем этого сделать. Лангусты не неисчерпаемы и уже склонны уменьшаться в размерах. Мы должны быть осторожнее, и, говоря между нами, вы поступили бы правильно, последовав этой сдержанности. Излишек есть излишек. Тяжело, если вдруг начинает чего-то не хватать, тогда как избытком понемногу пользуется каждый. Кто действительно наслаждается жизнью, мистер Фокс? Объевшийся и голодный ею не наслаждаются. Жизнью наслаждаются по контрасту, то есть сдержанно. Удивительно, до какой степени у вас развит вкус к излишествам. А значит, к бесполезному! У нашего врача, например, есть пневматический штопор, который, кстати, больше не работает, нечем перезаряжать. Там, где врач видит забаву, я вижу отказ от усилий. Все это я нахожу оскорбительным для рук.
— Но соблазнительным для ума, — возразил Хью. — Это все нечто другое. Своего рода преодоление жеста. Вы меня понимаете? Вас не страшит отсутствие честолюбия?
— Я скорее думаю, что у нас с вами разные о нем понятия, — продолжал Симон. — Прогресс вам нравится именно тем, что странного, необычного он приносит, и каждый из вас, возбуждаясь, стремится перещеголять другого. Мы же словно косяк рыб, который поднимается вместе с приливом. Старому учителю вроде меня здесь всегда было легко учить людей значению коллектива. Все остальное на Тристане в самом деле не имеет значения. Деньги являются просто единицей измерения. Мода бессмысленна: дойдя сюда, она устареет. Здесь нет хозяев: результат труда в твоих руках, и закон этот одинаков для всех…
— По сути, — прервал его Хью, — вы отрицаете личный успех.
Теперь Симон в свой черед оглядывает своих.
— Какой смысл этот успех может иметь на острове? — спросил Джосс.
— И куда с ним денешься, пропадешь только, — поддержал его Поль.
— В этом смысле, — сказал Симон, — на Тристане добился успеха лишь безумный корсар, король Джонатан, кого сменил скромный основатель нашей общины. И все-таки наша история, — пусть негромкая, согласен с вами, — мне не кажется банальной.
— Счастлив тот, кто считает себя счастливым, — в его голосе появились насмешливые нотки. — В этом я тоже с вами согласен! Но если мы, все вместе, верим в собственное счастье, это — чудо! Попробуйте-ка
верить, как мы!На мгновение разговор смолк. Джэсмин воспользовалась этим, чтобы передать тарелку. Затем появился Билл и направился в глубь комнаты, где склонился над каким-то ящиком.
— Отличный конец, — сказал он. — Я выключаю. У меня и так слишком много пленки. Завтра вечером, после сводки погоды, передам все это по радио. После передачи я верну вам, мистер Фокс, эту пленку для вашего репортажа.
— Ловко же вы меня провели! — рассмеялся Хью, заметив наконец вмонтированный в торшер микрофон.
Небо прояснилось совсем внезапно. Метеослужба, в полном согласии со стариками, предсказывала неделю хорошей погоды.
Хью во все глаза жадно смотрел по сторонам, с радостью заметив на краю поля запряженную парой волов одну из деревянных — уже исчезающих — тележек, на которой возили навоз, тогда как чуть поодаль пузатый, оранжевый трактор, пуская из глушителя дым, тащил целую тонну камней. Женщины окучивали цветущую картошку, пропалывали едва народившиеся, еще желто-зеленоватые тыквы, лук и капусту. Кое-где еще попадались серые, с плотной шерстью и черной полосой на спине ослы, иногда навьюченные вязанками хвороста; на почерневших соломенных крышах цвели высокие кустики живучки, и в убранных такими «прическами» домах отставшие от времени старухи чесали шерсть и сидели за прялками. Гильза-гонг, выкрашенная в красный цвет, висела на прежнем месте; не было видно ни женщин, ни стариков, завсегдатаев укромных уголков, откуда они забрасывают грузило, прикрепленное к нитке, которую наматывают на ладонь и подрагивание которой должно вам сказать, клюнула ли «пятипалая», что пойдет на обед. В воскресенье в церкви святой Марии прошла обычная служба: примерно восемьдесят прихожан, половина из которых — дети, певчие в хоре. А в понедельник утром женщины — некоторые из них на мопедах — спустились на консервный завод; моторки, таща за собой вереницы лодок, в каждой из которой сидело по рыбаку, вышли в море ставить на нужных глубинах свои сачкообразные сети с приманкой и вернуться за час до заката, чтобы переложить улов в ящики со льдом, которые быстро подхватит подъемный кран фирмы «Пристман»… Хью не переставал думать о недавнем споре. Что же все-таки представляет собой этот занимающий вокруг вулкана 8 тысяч квадратных миль лилипут-остров, который так быстро можно обойти, но нужно осваивать так долго, что в прошлом священники, проживя здесь года три, зачастую уезжали отсюда, недоуменно пожимая плечами? Надежду? Злую шутку природы? Уменьшенную модель развития? Или просто дело случая, немыслимый опыт, который через более или менее продолжительное время обречен на исчезновение, подобно цивилизации викингов из Винландии или тех неизвестных людей, чья тайна погребена в Африке под руинами Зимбабве?
Казалось, врач разделяет это мнение. Преисполненный дружелюбия к своим пациентам, признающийся, что его больше трогает, нежели раздражает детская непосредственность тристанцев, в характере которых смешались прошлое и современность, с медицинской точки зрения он неумолим:
— Они — отсталые люди, на которых употребление сахара и консервов воздействует так же, как на эскимосов. Откройте рот любого тристанца и посмотрите на его зубы: они либо искусственные, либо гнилые. Из Лондона сюда прислали стоматолога и диетолога, соблазненных редчайшей возможностью попытаться провести групповое лечение. Во имя науки, которую они хотят так пылко отблагодарить, островитяне станут соблюдать диету, строго дозировать глюциды, опробовать некоторые лекарства. К чему это приведет, не знает никто. Но существует более серьезная вещь: один специалист по евгенике высчитал, что каждому поколению тристанцев необходимо будет десять процентов свежей крови. А ведь иммигрантов нет — их отпугивает вулкан. И нет больше жертв кораблекрушений, чтобы принести на остров немного экзогамии. Теперь сделайте вывод. Если для людей не делается то, что обязано делаться даже для скота, то лет через пятьдесят я не дорого дам за тристанцев…
Но что могло остаться от этого пессимизма во вторник перед праздником? Когда Хью спросил об этом Симона, тот ответил сразу: «Полноте! Мы всегда использовали наши несчастья. Катастрофа 1961 года стала благотворной. А избежать угрозы, о которой говорит доктор, нам, будьте уверены, поможет то, что в один прекрасный день Антарктика будет заселена. Может быть, даже и острова». Парни и сейчас отплывают на Соловьиный, как это они делали испокон веков: в сентябре — за птичьими яйцами, в январе — за пометом и птенцами, в марте — за салом, которое вытапливают из нагулявших жир птиц перед их зимовкой и отлетом на север.