Счастливица

– Под-стро-ено, под-стро-ено все было так, разумеется, чтобы я ее не искал!.. А я ее, признаться, и вообще-то не искал, - подмигнул он.
– Зачем мне?.. Захотелось тебе без вести пропадать, пропадай, матушка, на здоровье!.. Может быть, где-нибудь и жива еще... Хотя после стольких лет пертурбаций всяких - едва ли...

– Как же вы после этого?
– полюбопытствовала старуха.

– То есть в каком смысле?
– и доктор жестоко затянулся и закашлял. После этого ведь тут в скорости война началась, я был мобилизован, конечно, попал на турецкий фронт, потом революция, потом... вообще, как вам известно, тогда уж совсем не до жен было...

– А дети-то ваши как же?

– Какие дети?
– очень высоко поднял изумленные брови доктор.

– Совсем не было?

– Гм... За-нят-но!..
– Доктор вдруг стал еще веселей, чем был. Де-ти!..

– Что же это вы, как будто я вас об тиграх спрашиваю!
– отвернулась старуха.

– Об тиграх?..
– Доктор захохотал.
– За-нят-но!.. Нет, детей никаких не было... Для этого особый талант нужен, как вам известно... А раз к этому никакого призвания не имеешь...

– Да у вас, должно быть, и к медицине вашей тоже призвания никакого нет, - обиженно перебила старуха и отвернулась.

– Не-ет, я бы так решительно о себе не сказал, не-ет!
– весело заерошил бороду доктор.
– Как сами видите, вопросом об естественном долголетии я интересуюсь, а этот вопрос все-таки имеет же кое-какое касательство к медицине... Вот, например, и на вас я смотрю и думаю: доживете вы до ста лет или не дотянете?.. Вы, может быть, и не знаете, так я вам скажу, что от такой прелести, как рак, вы, вероятно, уже избавлены, а от рака погибает по-рядочный процент людей... Затем брюшной тиф, - этот красавчик вам тоже уж не опасен... Геморрой вам надоедать не будет... И вообще блистательно перешагнули вы через целую кучу болезней... Что же вам теперь остается?.. Так, кое-какие пустяки: склероз... крупозное воспаление легких...

– Э-э, - поморщилась и гневно обернулась старуха.
– Что это вы тут мне с болезнями с такими?..

– Не любите?.. Вот видите... В этом мы с вами вполне, значит, сходимся: я сам их терпеть не могу!.. Но они, окаянные, тем не менее существуют!..

Тут большой черный мяч волейболистов, кем-то поданный с излишней энергией, залетел к зеленым скамейкам, и бежавший за ним Костюков крикнул Вознесенскому:

– А-а, доктор... Чуть я вашу булочку не слопал!

– Глупо, что оставили! Надо было слопать!
– поспешно отозвался, как того требовал момент, Вознесенский.

На аллее, где играли в городки, молодой круглоплечий, в очках, инженер-механик мастерским ударом выбил сразу всю фигуру, да еще такую трудную, как "змейка". Доктор крикнул туда: "Браво!" - и слегка похлопал в ладоши.

А по речке в это время плыла лодка с целым квартетом балалаечников со скульптурными, голыми до пояса, молодыми телами. Очень бравурную мелодию кинули к зеленым скамейкам хорошо сыгравшиеся балалаечники, так что старуха сказала уж не шмелиным своим басом, а в более высоком регистре:

– Ишь как у них выходит!.. А, кажись, что же такое балалайка? Так себе - трень-брень.

Доктор же сделал рупором руки и закричал вдогонку проплывшей лодке:

– Бра-вис-симо-о!..

Старухе он сказал потом:

– Хорошо-хорошо... Отлично поют канашки... И вообще здесь неплохо... А если еще протянется бабье лето этак до-о...

– Так уж и бабье!
– перебила снова басом старуха.
– Теперь только женщины, а баб уже нет!.. Довольно!..

– Вот как!

– удивился доктор.
– Значит, попили нашей кровушки, и будет?.. Ну, нет так нет... Пусть будет женское лето, мне все равно... Так вот если протянется это женское лето, скажем, до половины сентября, будет совсем чудесно, а?..

Но старуха поднялась почему-то и пошла, придерживая свою шаль у подбородка. Она не сказала даже теперь: "Шли бы вы с дамами болтать!" - а просто, вздохнув и прикашлянув слегка, задвигала ногами от реки в сторону дома, и доктор, не зная, что об этом подумать, опять, как это уже было сегодня, глядел ей вслед и находил в ней что-то библейское. Когда же к нему подошел и сел рядом табаковод, доктор, глядя на его крупный, с сильным выгибом нос и выпуклые глаза, спросил прищурясь:

– А что, скажите, турка у вас в роду не было?

– Воз-можно!.. Все, знаете ли, возможно!
– ответил беспечно Чапчакчи. А что?

– Да так как-то этак... вид у вас несколько притурковатый...

В семь часов две или три подавальщицы бегали с колокольчиком, давая знать, что нужно сходиться на ужин.

На второе за ужином подали гурьевскую кашу.

– Странное дело... Почему же она гурьевская?
– спросил, ни к кому не обращаясь, Пронин.

– Ага!.. Вот именно... Почему гурьевская?
– подхватил Вознесенский.

– Город есть такой - Гурьев... Кажется, в Астраханском крае... или в Оренбургском...
– начал было думать вслух Костюков, но доктор перебил его оживленно:

– Город Гурьев!.. Да, есть такой при устье Урала... Только каша эта не городом пахнет, а целым министром!.. Был такой при Александре Первом министр финансов - граф Гурьев... Оставил после себя на память вдребезги расстроенные финансы (Канкрину их пришлось потом выправлять), дочь Нессельродшу да вот эту кашу... И вот ирония судьбы человеческой: о финансах расстроенных забыли, о Нессельродше - на что была баба-бой - тоже забыли, а кашу его даже вот через сто лет и даже в доме отдыха подают!.. И что же он тут такого изобрел, скажите на милость?.. В обыкновенную манную кашу понатыкал кусочков разных фруктов, чем и приобрел бессмертие!..

– Предлагаю стереть с лица советской земли этот позор!
– сказала с жаром Алянчикова.

– Стираем!
– отправляя в рот ложку, кивнул ей Костюков.

– Переменить название!
– объяснила Алянчикова.

Доктор поспешно дотянулся к самому уху старухи и спросил шепотом:

– Ваша фамилия как?

– Уточкина... а что?
– прожужжала старуха, но доктор уже поднялся и торжественно начал, приосанясь:

– Вношу предложение по вопросу дня: в честь уважаемого товарища Уточкиной (он указал на старуху) предлагаю назвать это блюдо уточкиной кашей... Кто против?

Никто не высказался против. Все рассмеялись, даже и Ландышева. Старуха внимательно поглядела на Вознесенского и покивала головой, как кивают старые на молодых и умные на глупых.

После ужина было еще светло. Казалось, что солнце задержалось на горизонте гораздо дольше, чем было ему отведено, и эти последние иззелена-оранжевые лучи просквозили верхушки сосен, берез и елей в парке так, как этого и нельзя было представить солнечным днем. Не только каждая ветка, каждый лист - каждая игла казалась отдельной. Тончайшее кружево сплелось над головами, лица стали значительнее и сложнее.