Счастливые люди

Все это продолжалось час, другой, третий…

В горле пересохло, был месяц август, тяжелая ереванская жара.

В те времена кондиционеры были неслыханной редкостью, мы обливались потом, но не могли решиться ни на что.

Конфетница, дипломат, ложечки, бумажник, запонки, галстук, набор кухонных ножей, – в глазах рябило, двоилось и искрило, казалось, мы очутились в каком-то коcмическом рукаве, – время там текло по иным законам, – измученный продавец не сдавал позиций, – во взгляде его иногда отсвечивало….что-то такое… некая доля… не то чтобы презрения… не то чтобы опаски… так смотрят на сумасшедших, на безнадежных, на…

Опомнились мы перед самым закрытием.

Еще раз пересчитали наличность.

Хватило и на дипломат, и на конфетницу, которая и по сей день украшает наш дом, – она и правда, очень красивая, особенно, когда заполнена конфетами, – самыми разными, и шоколадными в том числе, которые лежат себе и лежат, потому что сколько шоколада может съесть взрослый человек, я вас спрашиваю, сколько

Праздник

Недавно пришлось пройти по той же унылой дорожке, по которой ежедневно ходила в школу. Какое же это несусветное счастье – знать, что тебе туда не надо! Унылые казенные дома с закомплексованными истеричками-училками. Детям, конечно же, и там удается урвать немного радости.

Чем больше несвободы, тем оглушительней и желанней освобождение. Что тоже, конечно же, еще одна иллюзия. Казенные дома, окруженные пустотой. Школа, прачечная, комбинат химволокна. Вырвавшись на свободу, жмешься к стене, чтобы не снесло волной проносящейся мимо жизни. Иллюзия стен – весьма иллюзорная защита от житейских передряг, иллюзия несокрушимости семьи, оплота и очага, иллюзия вечной любви, лета, юности, жизни.

А все-таки был праздник, был. Приправленный горечью, но был. Как буйно цвели астры, как сладко поскрипывал пенал, как долго тянулся урок. Как медленно ползла часовая стрелка

Дядя Миша

– Я посланник небес, – немолодой мужчина в широченных брюках и светлом плаще, пристально смотрел на меня сквозь толстые мутные стекла старомодных очков.

За стеклами угадывались крошечные беспокойные зрачки. В тот день шел дождь, не дождь даже, а мелкая мокрая взвесь летела из-за угла, – поддувал неуютный ноябрьский ветер, и вид у посланника был совсем невеселый.

– Я посланник небес, – повторил мужчина и сильно качнулся. Хорошо, что рядом стоял перевернутый ящик, – крякнув, посланник плавно опустился и уронил голову на колени. Сквозь давно немытые пряди редких волос проступала младенческая кожа.

Мне стало страшно.

Михаил Аркадьевич, – пролепетала я и коснулась заляпанного грязью рукава.

Нет, мы и раньше подозревали, что с учителем моим не все ладно, – он часто опаздывал и переносил занятия, и, собственно, успехи мои на музыкальном поприще оставляли желать лучшего, – дальше убогих песенок и корявых гамм дело не шло.

Начнем по порядку.

Все началось с того, что к нам пожаловали проверяющие из музыкальной школы номер шесть.

Класс разбили на группы, и каждую группу прослушивали специально уполномоченные дяденьки.

Деловито одернув подол школьного платья, я рванула дверь на себя.

Аккомпаниатор, полная яркоглазая брюнетка, вскинула голову и ободряюще улыбнулась.

Сейчас, – сейчас я им покажу! (надо сказать, – до сих пор я абсолютно убеждена в том, что никто и никогда не исполнял эту песню лучше меня). К девяти-десяти годам у меня прорезался голос, – скорее низкий, нежели высокий, и радовала я своих домашних совсем недетским репертуаром, начиная с «Коля, Коля Николаша, где мы встретимся с тобой» и заканчивая «Вихри враждебные веют над нами». Так что, уж будьте уверены, внезапная музыкальная проверка не застала меня врасплох.

Откашлявшись, я отставила ногу чуть в сторону.

Брюнетка энергично ударила по клавишам и… Мне даже кажется, она не поспевала за мной, и высоченная обтянутая джемпером грудь задорно подпрыгивала в такт громовым раскатам моего голоса, потому что от волнения (а я волновалась, как все начинающие артисты), от волнения я пела несвойственным мне басом (это потом уже, в музыкальной школе, окажется, что у меня альт, настоящий альт, тогда как у большинства девочек – сопрано, а у меня – серебряная трубочка, вставленная в серебряное горло, и называется она – альт).

– Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка! – блистая глазами, я притоптывала ногой и, клянусь, если бы в непосредственной близости от меня оказался вороной жеребец…

Но жеребца рядом не было.

Напротив сидели те самые скучающие дяденьки. Но это поначалу скучающие. Уже со второго такта лица их оживились, – как будто некто невидимый смахнул влажной тряпочкой пыль. Ближе к концу выступления дяденьки разрумянились и весело переглядывались друг с другом.

На бис я исполнила, конечно же, «тачанку», «поле, русское поле», «орленка» (когда я пою «орленка», то отчетливо ощущаю, как во лбу моем загорается звезда), и песню из «неуловимых» (а тут я становлюсь одновременно Яшкой-цыганом, Данькой, чистым полем, звездным небом, вороным конем, я становлюсь синеглазой девочкой в белом платочке и Бубой из Одессы, я плачу и смеюсь одновременно).

Сморкаясь и утирая слезы (это были слезы восторга, дорогие мои), дяденьки долго расспрашивали меня о родителях, о том, что я люблю и кем хочу стать в будущем. Вердикт оказался вполне ожидаемым и ничуть меня не удивил.

– Скрипка! – один из них сделал меланхоличное лицо, изобразив, видимо, таким образом, этот прекрасный во всех отношениях инструмент.

– Фортепиано – широко улыбнулся второй, – нос его лоснился, а толстые стекла очков затуманились. Я отметила несколько выступающие зубы и что-то кроличье в лице.

Можно сказать, что Михаила Аркадьевича я привела домой за руку, таким образом поставив недоумевающих родителей перед фактом.

Концертное фортепиано «Фингер» привезли через месяц.

Покупка эта образовала зияющую дыру в нашем и без того весьма скромном бюджете, но родители, посовещавшись, решили затянуть пояса потуже, и, знаете, элегантный чужеземец до сегодняшнего дня стоит у стены, изредка напоминая о себе глубоким вздохом все еще натянутых струн.

Я обзавелась нотной папкой и, собственно, нотами. Казалось, стоит откинуть крышку, водрузить ноты на пюпитр, и чарующие звуки польются, пальцы побегут, и это будет так же прекрасно и незабываемо, как, допустим, финальная сцена в «Неуловимых».