Счастливые люди

Да и палочки будут не такими. Какими? Не знаю, – ну, не такими, совсем не такими, как тогда.

Те были маленькие, хрустящие, ярко-желтые, как домашние цыплята. А эти – толстые, почти белые, точно мучнистые черви. Еще и вязнут на зубах, не отлепишь.

Идиотские палочки, и что в них хорошего, – думаю я, с наслаждением надрывая пакет и запуская руку…

Ах, ну какое же это невообразимое…

Ожесточенно, оголтело, смачно. Хрустеть, не заботясь о последствиях. О завтраке, обеде и ужине, – о боли в зубах, о противном дожде, о промокших ботинках, – фиг с ними, живем один раз, – запихивая горсть в рот, шлепать по лужам, поглядывая на светящиеся окна домов, и знать, что никуда, решительно никуда не опаздываешь!

Игра

Все как будто с цепи сорвались, – показывают друг другу это.

Все началось с того, что воспитательницы в тот день не было, а нянечка ушла в соседнюю группу примерять туфли другой нянечки.

Внезапно это стало важным. Мы поняли, что у нас есть то, чего нет у них, ну, а, у них, соответственно…

– Хочешь посмотреть? – самый щуплый, тщедушный и незаметный мальчик в группе вдруг стал героем дня. Возможно, с него началось. Именно он первым отважился на поступок.

Легонько приспустив резинку колготок, штанишек и трусов.

– Два фанта и чур горбушка моя!

Цена была вполне щадящей, – хлебных горбушек за обедом выпадало штуки четыре, и они становились звонкой разменной монетой.

– Идет, – любопытство оказалось сильнее жадности, и обеденная горбушка стала легкой добычей предприимчивого эксгибициониста.

Увлечение грозило перейти рамки обычной шалости.

Мы показывали это везде, при каждом удобном случае. Это продавалось, дарилось, разменивалось. Обещалось, вожделелось, пряталось…

Хотя, если вдуматься, что там такого вожделеть?

Заглянув туда, в темное, душное, пахнущее детским нетерпением..

Я осталась в недоумении. Недоумение балансировало между строгим запретом – нельзя! – обещанной горбушкой (моим единственным утешением во время обеда) и желанием самого партнера поделиться сокровищем.

Желание было страстным, настойчивым…

Удовлетворив любопытство, я задумалась еще раз. В конце концов, у меня тоже было это. Ну, не такое, не такое, совсем и даже вовсе нет, но тоже, в общем-то, запретное и, наверняка, заманчивое.

Во время дневных прогулок на веранде творилось несусветное.

Сообщество разбилось на «нарушителей», «порицателей», «демонстрантов», «зрителей», сторонних и якобы равнодушных наблюдателей, воздержавшихся, потенциальных ябед… Собственно, воздержавшиеся сохраняли весьма лицемерное выражение на лицах, и дураку было ясно, что они и сами не против, но.

В группе появились явные фавориты и фаворитки. Ведь всем же ясно, что у самой красивой девочки, рослой, с алой лентой в смоляных кудрях, у прелестной Людочки Синельниковой, это гораздо интересней, чем у тощей Вальки Горшок. Впрочем, сама Валька особенно не расстраивалась. Во время дневного сна она показывала «это» задаром соседу по раскладушке, такому же неинтересному, неказистому, но изобретательному Женьке Гробману. Эти двое радовались жизни абсолютно бескорыстно, распаляя, изумляя друг друга под легкими пикейными одеялами.

Людочка же, прекрасно осознавая собственную исключительность, требовала непомерную плату на «сеанс», и вскоре обзавелась сутенером, сыном нашей нянечки, – рослым и слишком взрослым для невинных детсадовских игр. Сутенер, довольно

упитанный увалень с особенным прищуром глаз, собирал дань с покорных вассалов.

О, как умело он разжигал любопытство. Довольно быстро сообразив, что «это» обладает временной и оттого условной ценностью, ушлый переросток из обычного сеанса устроил шоу. Причем сама королева шоу якобы понятия не имела о том, в каком представлении ей надлежит сыграть. Подозреваю, что способности Игорька (именно так звали добродетельного юношу) в этой области были незаурядными.

Каждый день шоу с раздеванием обрастало новыми волнующими деталями.

Мы называли это просто. «Игра».

Ну, что, сегодня играем? – непринужденно и даже как будто безразлично спрашивал кто-то…

О, с каким напряжением следили мы за перемещениями нянек и воспитателей!

Щелкая «семачки», огородами пробирались они к товаркам, – примерить туфли, кофточку или перетереть новые сплетни, и вот тут-то…

Организация «игр» была безукоризненной. С продуманной конспирацией и системой оповещения. Стоило на горизонте появиться массивному силуэту ни о чем не подозревающей няньки, как распутники и распутницы моментально становились обычными детьми, чего-то там ковыряли лопатками, «вжикали» машинками и выговаривали куклам.

Невольница, еще пылая смуглыми щеками, прикрывала черносливовые свои глаза, подтягивала штанишки и первая бежала навстречу няньке.

– Анниванна! А скажите им… Чтоб песок не бросали!.

Людочка была хитрой ябедой. Искренней притворщицей. Слезы ее были настоящими, улыбка – смущенной, стыдливость – немножко наигранной и бесстыдной.

Людочка была королевой. Избранницей. Роль жертвы она исполняла виртуозно. Как покорно становилась она в угол, какой обидой наливались порочные пухлые губы, как обворожительно вздрагивал подбородок.

Похоже, она была влюблена в своего растлителя, влюблена в игру, и всерьез опечалилась, когда однажды «шестерки» хозяина огласили имя новой жертвы.

Ею оказалась я.

Не буду подробно описывать своего волнения. Негодования, радости, тревоги (я… выбрали меня, о, ужас, о, радость). А справлюсь ли я? Достойна? Экзекуция была назначена на послеполуденную прогулку. Нужно ли говорить о том, что даже горбушка не могла отвлечь меня от бури вполне объяснимых эмоций?