Счастливый брак

— Красное? — неуверенно спросила она у Лили, закончившей вытирать руки.

— Не глупи, — сказала Лили. — Кто-то непременно принесет вино. Всегда кто-нибудь да приносит.

— У нас паста с креветками, но соус красный, так что, я думаю, что лучше красное, да? — спросила Маргарет, поворачиваясь к нему.

— Мэри Маккарти^[20] говорила моему отцу, — начал Энрике, бессовестно используя имя, к которому молодые женщины не могли быть равнодушны из-за «Группы», книги, которую он не читал и не собирался читать, — что если вино действительно хорошее, то все равно, какого оно цвета, оно подойдет к любому блюду.

— Хорошо сказано, — похвалила Лили, и по ее лицу снова пробежал луч улыбки. Голубые глаза Маргарет, однако, смотрели сквозь Энрике, будто он говорил на иностранном языке. Может быть, ей не понравилось, что он зачем-то упомянул знаменитость.

— Моя теория, — сказал Энрике, отводя взгляд от тревожащих, испытующих глаз Маргарет к доброжелательным карим глазам Лили, — состоит в том, что отец принес Мэри Маккарти неподходящее вино, а она проявила невероятную вежливость. — Он открыл дверь. — Так что попадать впросак с вином, — добавил он, выходя, — это наша семейная традиция. Я скоро вернусь с двумя бутылками красного.

Энрике слышал их смех сквозь закрытую дверь и был доволен собой, как никогда. Разве за исключением того дня, когда его расхвалили в «Нью-йоркском книжном обозрении». Он чувствовал себя все так же неуверенно. Он знал, что когда наконец снимет зеленое армейское пальто, разразится катастрофа. По характерному запаху мокрой шерсти, доносившемуся из-под воротника, он догадывался, что свитер пропитался потом, а рубашка, должно быть, промокла насквозь. Он понятия не имел, где найти винный магазин, что выбрать и хватит ли у него денег на две бутылки хорошего вина. И все равно он вернется. Он знал, что вернется на Обед для Сироток, несмотря на свое смятение, если понадобится, то с плохим вином, и если они будут смеяться над ним, и когда они будут смеяться над ним — до тех пор, пока будут смеяться эти две чудесные девушки, ему не будет больно.

Глава 6

Последнее расписание

Говоря в крошечный микрофон, болтающийся на проводке, протянутом от смартфона к левому уху, он дотронулся до значка календаря на экране своего «Трео» (какая потрясающая степень сжатия! какое торжество технологий!). Микрофон и наушник позволяли ему работать с электронным органайзером, одновременно обсуждая с Герти — женой Бернарда, на какой день он может назначить их прощальную встречу с Маргарет. Бернард и Герти прошли отборочный тур — им будет разрешено сказать «прощай» лично, хотя они попали в список «Б», что давало им право лишь на пятнадцатиминутную аудиенцию во второй половине дня. Последний ужин — только для самых близких.

Составить расписание и ограничить доступ к Маргарет в ее последние две недели оказалось проще, чем ожидал Энрике. Далеко не все горели желанием встретиться лицом к лицу со смертью. Энрике примерно представлял рассуждения тех, с кем Маргарет общалась не слишком близко.

— Конечно, мы друзья, но дружим в основном из-за того, что дружат наши дети, — успокаивали они себя. — Даже не знаю, обменялись бы мы приветствиями, если бы… — И они исключали себя из списка.

Маргарет сама сократила список претендентов, убрав оттуда многих знакомых и некоторых старых друзей, окружавших ее в тот или иной период жизни: спортсменок из летнего лагеря в горах Киттатинни; хороших еврейских девочек из школы «Фрэнсис Льюис»; марксистов и феминисток времен своего «корнелльского» радикализма; усталых матерей, вместе с которыми она ездила за детьми; разочарованных художников; болтливых партнеров по теннису и самый короткий список — группу взаимопомощи больных раком. То, что Маргарет отсеяла большую часть тех, с кем общалась, удивило Энрике, ведь она всегда стремилась приглашать на домашние сборища как можно больше народу; тем не менее это отражало двойственность ее натуры и уязвимость ее нынешнего состояния.

Несмотря на свою бесстрашную и веселую способность знакомиться и находить общий язык с кем угодно в самых неблагоприятных ситуациях, Маргарет обычно нравилось оставаться дома и обедать с сыновьями. После этого она с удовольствием проводила вечер, уютно свернувшись на диване, за чтением какой-нибудь детективной истории из английской деревенской жизни, время от времени бросая взгляд на Энрике, который сидел перед телевизором и шумно комментировал то, что творилось на экране. Каждый раз она ласково и вежливо кивала в ответ на его едкие замечания о деятелях культуры, политиках и бейсболе. Иногда в комнате появлялись сыновья — им хотелось отвлечься от уроков или перехватить что-нибудь вкусненькое, и тогда Маргарет так же нежно и спокойно подзывала их, чтобы обо всем расспросить и обнять.

В этом убежище, окруженная своими мужчинами, Маргарет могла счастливо существовать неделями, но когда пробуждалась от спячки, то любила устраивать шумные праздники. На свое пятидесятилетие, за полгода до того, как ей поставили диагноз, она пригласила больше сотни человек; с половиной из них она отнюдь не была близко знакома; с несколькими вообще встречалась всего по одному разу. Маргарет настояла, чтобы она, Энрике, Макс и Грегори сами все готовили и подавали; Энрике пришлось потратить неделю, чтобы уговорить ее нанять хотя бы бармена. То же самое случилось, когда они отмечали окончание строительства своего дома в Мэне. Приходили люди, которых они едва знали, некоторых только в лицо, а Маргарет не спала всю ночь, трудясь над суши и крабовыми роллами, чтобы поразить Блу-Хилл-Бей.

В ней удивительным образом уживались отшельница и светская львица. Если бы до ее болезни Энрике спросили, как Маргарет будет прощаться с миром, он предположил бы, что она захочет увидеть как можно больше людей из всех тех многочисленных компаний, к которым так или иначе принадлежала. Но он не удивился, когда она свела к минимуму итоговое число гостей: она так же резко сократила контакты с людьми, когда узнала о своем диагнозе, и во время годичной ремиссии из всех связей с внешним миром возобновила только хождение в Олимпийский бассейн. С тех пор как появились метастазы, Маргарет ограничивалась общением только с самыми близкими.

То, что в качестве исключения выбор пал на Бернарда, было скорее свойственно прежней, здоровой Маргарет с ее непредсказуемым характером. Она никогда не была особенно близка с Бернардом. За предыдущие двадцать лет они встречались раз пять-шесть, и то случайно. Не считая одного телефонного звонка, Бернард игнорировал их во время ее болезни — а почему, собственно, он должен был вести себя иначе? Они не были друзьями. К тому же она никогда не принимала Бернарда всерьез. Он был, как она называла его, «тряпкой», и она не изменила своего мнения и теперь, когда весь мир им восхищался.

Писательским амбициям Бернарда не суждено было осуществиться. За минувшую четверть века он стал одним из ведущих критиков страны и, безусловно, самым заметным. Вот уже десять лет он рецензировал книги для «Нью-Йорк таймс», пять — кинофильмы для «Нью-йоркера», а также вел колонку в «Тайм». Он написал два бестселлера, в которых изложил свои размышления о культуре. Десять лет назад он начал постоянно появляться у Опры в роли этакого литературного просветителя. Этот образ со временем трансформировался в его нынешнюю роль — ведущего еженедельного, очень популярного у обывателей шоу с участием знаменитостей, перед которыми, как казалось Энрике, Бернард откровенно заискивал.

— Ты шутишь, — сказала Маргарет, услышав, что от Бернарда пришло послание: до него дошла ужасная новость, и он хотел бы повидать Маргарет. Увидев такую реакцию, Энрике не стал отвечать на письмо, но через день позвонила секретарша Бернарда и монотонным голосом наговорила на автоответчик сообщение, что мистер Вайнштейн сочтет за честь, если Маргарет найдет время для встречи с ним.

— Сочтет за честь? — слабым хриплым голосом повторила Маргарет, криво улыбнувшись. Она находилась на полпути от кровати к шкафу и с трудом толкала перед собой штатив с раствором. Ссутулившаяся, без парика, без косметики, она выглядела как дряхлая старуха. То, что ее могли увидеть в таком состоянии, до недавнего времени повергало ее в ужас, да и сейчас очень расстраивало.