Счастливый доллар

Но доставалось не только мне. Про выбитый глаз Бланш, подружки Бака, вы, верно, знаете. И сам Бак железа хватал. Да и Бонни случалось быть раненой. Вот аккурат в то время, когда мне пальцы отстрелили, она валялась в кемпинге, зализывая раны. Говоря по правде, мы не думали, что выживет, до того крепко ей досталось. И препоганые раны были. Свинец, он-то быстро затягивается, огонь же – дело иное. Сильнее всего правая нога пострадала. Кожа с нее полностью сошла – от бедра и до самой лодыжки; а местами и кость виднелась.

Ранило Бонни, когда мы пытались пробиться через мост у Веллингтона, в Техасе, но мост не выдержал, и мы рухнули в ручей. Я-то выбрался быстро, и Клайд тоже, только Бонни не то головой стукнулась, не то застряла, но, в общем, когда машина вспыхнула, она все еще находилась внутри. Так бы и сгорела, если б не помощь. Кто? Ну, тут по чести сказать надо, что помогали нам многие. Кто по своей воле, кто под прицелом. В тот раз прибежали фермеры, которые видели, как мы ухнулись с дороги. Сначала они помогли вытащить Бонни, а после, увидев наш арсенал, позвали полицию. И вышло очень кстати. Когда копы подъехали, мы забрали их машину.

Нет, в тот раз никого не убили.

Мы очень боялись, что Бонни умрет. Клайд так и вовсе молился каждый вечер, а однажды достал свою монету и принялся подбрасывать на ладони, приговаривая:

– Орел, орел, орел…

А выпадала все время дамочка с венцом. Ну да как бы там ни было, но Бонни выжила, правда, до конца от этих ожогов так и не оправилась. И ногу при ходьбе подволакивала, и вообще передвигалась теперь какими-то полупрыжками, полуприхрамывая. А это, я вам скажу, было очень мучительно для нее.

Да и для нас она стала грузом. Так, когда мы втроем удирали от полицейских в районе Декстера, Айова, я, сам раненный, тащил Бонни на спине. Тяжелое было время, гуверовские шакалы крепко стали на наш след, а мы, в постоянных бегах, выматывались, даже не телом – душой.

Там же, около Декстера, Бака ранили, Бланш осталась с ним, ну и, само собой, обоих повязали. А потом мы узнали, что Бак умер. За нами тоже шли, но у К лайда имелся пулемет, так что кое-как удавалось сдерживать погоню.

Как оно было? Путано. Свинцовый дождь. Мы стреляем. В нас стреляют. Клайда ранило в ногу, мне пробило грудную клетку, несколько дробин угодили в лицо. Кровь лилась из физиономии и груди потоками. Потом одна пуля попала Клайду в голову, сбоку. Должно быть, она отскочила от дерева, поскольку не пробила череп, а лишь контузила Клайда. Мы слабели, патроны кончались.

Тут бы нам и конец, но вдруг впереди показалась речушка. Мы побежали. Перебрались как-то, уже и не знаю, как. На другом берегу нашлась дорога, а на ней – фермеры. У них Клайд отобрал машину: к счастью, эти люди не знали, что он безоружен, иначе наш бег кончился бы много раньше. А так нам в очередной раз удалось улизнуть.

И я отчетливо понял, что меня ждет, если и дальше останусь в банде.

Я покинул Клайда с Бонни, как только они поправились и были в состоянии обойтись без меня. Клайд послал меня угнать машину, а я их перехитрил и смылся обратно в Техас. Я был уже сыт по горло этой жизнью в аду. И нет, я не думал, что мне удастся перехитрить закон. К тому времени я хотел одного – жить.

Повязали меня в Хьюстоне, повесив убийство шерифа. На самом деле это сделал Клайд, но я с радостью взял вину на себя. Почему? Да потому, что Арканзас требовал моей выдачи, а мне совершенно не улыбалось попасть в тамошнюю тюрьму. Думаю, там бы я не выжил. А тут, видите, сижу перед вами, истории рассказываю. Вы запишете и переврете все, сочинив очередную слюнявую сказку о великой любви. Нет, мистер любопытный, не знаю я про любовь. Да и какая любовь может быть в аду?

Погибли вместе? Но такова судьба. И выбор, сделанный ими же. А я выжил лишь потому, что Господь Бог, должно быть, следил за мной оттуда, с небес. Но на это вам тоже нельзя полагаться: сейчас у Него гораздо больше народу, за которым надо присматривать.

Что еще сказать? Ну… напишите, что я желаю мира этим мятежным душам. Пускай хоть там обретут покой.

По тому, как Семен вползал в машину, Агнешка поняла – что-то случилось.

– Больно? – она помогла усесться, сама пристегнула ремень и, прежде чем трогаться, задала обычный вопрос: – Может, в больницу?

Мотнул головой.

– Что случилось?

– Дома.

Ехали молча. Агнешка постоянно оглядывалась на Семена, который сидел, запрокинув голову. И глаза закрыл. И вообще белый он, как скатерть. И температура, наверное, опять поднялась. И…

– Поверил, – сказал Семен, когда свернули на знакомую развилку. – Проверял просто.

Рука прижатая к боку и кривая улыбка. И вопрос о проверке застревает в горле. Господи-господи, пусть Агнешка ошибается, и все было совсем-совсем иначе.

– Все нормально. Не волнуйся. Зато теперь поможет. У него возможности. И Вареньку ненавидит.

Теперь Агнешка тоже ненавидела Вареньку, люто, по-волчьи, как никогда не находила в себе сил ненавидеть школьных обидчиков, или соперников, или вообще хоть бы кого.

– Все нормально, – повторил Семен. – Он поможет. А вместе мы сила.

Агнешке очень хотелось верить. Семен, словно чувствуя ее состояние, продолжал говорить:

– Вообще-то я неудачник. Ну не то, чтобы совсем, но во многом. Нет, ну мне, можно сказать, везет. И в лотерею, и в жизни иногда. Только, знаешь, бывает вот так, когда вроде бы все хорошо, но… не хватает самой малости. И все становится плохо. Не сразу, но постепенно. День за днем, а ты прежний. Прыгаешь, дергаешься, ищешь чего-то, но вяло. И привыкаешь к себе, такому бесполезному, и, даже меняя что-то, не меняешься сам.

Меняется мир. Одни люди уходят, другие появляются. А ты замираешь на разделительной полосе, пытаясь поймать равновесие между двумя потоками. И вот она, бездна, снова с тобой.

Внутри тебя. Смотрит твоими глазами на старых друзей. На новых. На родственников и знакомых. Говорит с ними. Поздравляет. Соболезнует. Играет в жизнь.

– Я хотел стать спортсменом.

– И я, – призналась Агнешка. – Духу не хватило.

– И у меня.

Кивок. Слов не надо. Бездна бездну видит.