Счастливый путь

Фёдор как стоял у колонны, так и остался. Жалко было с нагретого места сходить. И буквально через минуту ещё больше пожалел, но о другом уже. Машина запрыгнула на ступеньки и пошла по проходу, толпу уминать. В первый момент Спивакову показалось, что из него кишки выпустили, что-то как будто в животе затрещало, и в глазах засверкало. Но когда машина в фойе въехала, почувствовал, что живой и даже обрадовался. Правда, почувствовал и ещё одну неприятность – сзади что-то холодить начало. Неужто, икру выдавили! Рукой под курткой – мац-мац! – а задница голая! Штаны от ширинки по самый пояс лопнули.

Тьфу! Да провались ты! И это был его последний поход в винный магазин.

А зря, теперь хоть пропадай…

– Эх, не пил ведь сколько… Так нет, добрался вчера, как голодный до похлёбки!

Спиваков подошёл к крану, открыл холодную воду и немного налил в бутылку. Покрутил ею, словно бы смывая со стенок остатки содержимого, и вылил себе в рот. Не торопясь, смакующе проглотил. Постоял в ожидании чего-то, затем удовлетворённо крякнул.

– Кхе… А что? Ничего…

Глаза его повеселели и приняли игривый блеск. Он ещё раз плеснул в бутылку воды, поболтал ею, и вновь выпил.

– Кхе-кхе. А ну-ка, ну-ка… – Игривость овладела им ещё более.

Федя наполнил бутылку до условной отметки, по которую обычно наполнял бутылки самогонкой, и аккуратно навернул крышку.

Прошёл в большую комнату.

В комнате было сумрачно и не соответствовало охватившему настроению.

Он снял со стола настольную лампу и опустил её на ковровую дорожку. Включил. Рядом с ней поставил бутылку. От света содержимое в бутылке "заиграло", приняло соответствующий цвет и, как показалось, даже запах и вкус, который вчера, после долгого воздержания, был так соблазнителен.

Смакуя и любуясь неожиданным эффектом, он наклонился над бутылкой и повернул этикеткой к себе. Само то!.. Взглотнул подступивший приток слюны.

Отступив шага на полтора, Спиваков сел на пол на ковровую дорожку и подогнул под себя ноги. Сидел, вперив играющий взгляд в бутылку…

Просидел в позе йоги минут пять, но нужного эффекта не наступало. Чего-то ещё как будто бы не хватало.

Федя поднялся и, покрякивая, в том же игривом настроении поспешил на кухню. Вернулся с двумя блюдечками: в одном лежала горка квашеной капусты, в другом – кусочек хлеба. Расставив закуску по обе стороны бутылки, вновь занял исходное положение.

Прошло ещё какое-то время. Кадык по Фединому горлу забегал оживлённее, теперь Федя успевал, видимо, пить и закусывать. На лбу выступила испарина. Его слегка даже стало покачивать. Похоже, йога начала действовать.

И точно – сработала!

Вдруг Спиваков закатил глаза и повалился на бок. Упал, громко стукнувшись головой о нижнюю дверку шкафа комнатного гарнитура. Заелозил ногами в хриплом кашле, с потугами стона.

На стук и шум из спальни вышла Нюра, маленькая, растрёпанная со сна женщина.

– Федька! Что с тобой?..

Настольная лампа, капуста, бутылка, хлеб и корчившийся на полу муж произвели на неё странное впечатление. Она поставила кулаки на бедра.

– Ага! И тут перебрал! Ёгой подавился! – и, подскочив к Фёдору, стала колотить его по "загривку". – Паразиты! Алкоголики, ёгоголики… Чтоб вам!.. Никакой меры не знаете…

Спиваков стал оживать.

– Хватит, – простонал он, слабо отмахиваясь. – Добралась…

Нюра перестала кулаками делать утреннюю разминку на горбу мужа, подхватила с пола тарелки со снедью, бутылку и убежала на кухню. Вскоре послышалось бульканье воды из бутылки в раковину.

Федя, привалясь спиной к шкафу, приходил в себя. По его щекам текли слезы.

С этого началась Перестройка.

1987г.

Карие глаза.

"Ах, эти карие глаза, меня пленили. Ах, эти карие глаза…" – надо же, привяжется вот.

Юрий Саныч шёл домой. Отпросился с работы, взял отгул и теперь спешил на проводы сына. Сашка, или Шурка, сегодня в двенадцать дня уезжал.

Юрий Саныч шёл, прихрамывая на левую ногу, которой, как он сам говорит, тормозил на мотоцикле и стёр по самую щиколотку. На самом же деле сломал в аварии, и, то ли после умелых рук "хируликов", то ли уж так ей на роду было написано, стала сохнуть и укорачиваться. И он теперь ходил, заметно прихрамывая, что называется, приплясывая. Но к тросточки не прибегал.

Ах, эти карие глаза…

Карие глаза его преследуют давно, ещё со школы. Одноклассница его была с карими глазами. Он подшучивал над ней, и пел: "Ах, эти карие глаза…" Вместо: "Ах, эти чёрные глаза…" Юность давно прошла, а вот переиначенный романс остался. Иногда и при застольях он начитал его с карих глаз, уже автоматически. И вот сегодня, с утра.

После вчерашнего вечера на проводах сына. С похмелья и от радости. Романс, музыка, ложились волнами под ноги.

День (можно сказать, ещё утро) выдался ясным, под стать его настроению. Думы Юрия Саныча были заняты сыном. Шурке, то бишь Александру, предстояло отбыть сегодня в Столицу, (как сын сам называл Москву) на учёбу в авиационный институт.

Вот выстрелил, молодец парень!

Сам Юрий Саныч в свои молодые годы "пролетел" с институтом. По конкурсу дважды не проходил, и почему-то именно он, а не те, кто хуже него сдавали экзамены. Как в каком-то заколдованном круге был. Не верил и теперь в затею сына, хотя тот и имел кое-какие пристрастия к конструированию, но способности его, однако, оценивал скромно, тем более они не были подкреплены нужными связями и средствами, что способствует повышению вступительного бала на экзаменах.

А сын рискнул. И выстрелил в самое яблочко! Всех блатных обставил.

То ли времена изменились, то ли он недооценивал парня. Тут было чему радоваться. И вдвойне, потому что Сашка поступил не в простой ВУЗ, и в будущем ему предстоит работать не каким-нибудь там прорабом на стройке, к чему он сам когда-то стремился, а будет – о-го-го! – самолёты строить. Тут есть отчего отцу порадоваться: быть может, в сыне его мечта воплотится. Трам-та-та-тайра…

А с другой стороны было немножко грустновато: Сашка едет куда-то, в этакую даль – покидает и надолго их, родителей. Или, как сейчас стало модным среди молодежи называть: предков. Что его там ждёт, в столице-матушке? – удачи, радости, разочарования. Чужой город, чужие люди, ни родных, ни знакомых. Хотя как знать, что тебя тут ждёт-поджидает сию минуту, где родственников полно и друзей немало, да и сам не лыком шит.

– Ну, какой я предок? – изумлялся Юрий Саныч. – В сорок-то с небольшим? Да я ещё парень – о-го-го! – хоть куда! Ах, эти карие глаза меня любили. Их позабыть никак нельзя. Они стоят передо мной… Да я ещё и сейчас могу любому молодому кое в чём…

Он не успел закончить хмельную мысль о своих возможностях, как её прервали.

– Мужчина! Мужчина!..

У подъезда пятиэтажного дома, который он проходил, его окликнула женщина, ну не так, как на пожаре, а скромненько. И словно бы за язык поймала на грешных мыслях.