Счастья и расплаты (сборник)

«Я, Россия, побожусь…»

Я, Россия, побожусь,что еще разок рожусь,только навсегдатошно.Пригожусь и потружусьпашенно, солдатошно.Только выдуманных мневорогов на той войнене подсовывайте —чтобы все по совести!Нелегко сидится мнескоро век – не суточкина Кремлевской стене,на самом востром зубчике.Но я не был никогдазаговорщиком,лишь, как вешняя вода,закоперщиком.Своих недругов на дноне толкал, гневаясь!Ненавидел я одно —только ненависть.Больше жизни я любиллюделюбие,и одно бы я убил —душегубие.Мной всем рощам и лесамдуши розданы,а я родина и сам —моей Родины.21 апреля

Мрак и стеб

Во всех нас что-то есть дремучее,когда, любя, друг друга мучаем,и каждый злящийся зачах,мельчая в мрачных мелочах.Мы были нацией пророчащей,а стали мрачной, но гогочущей,чтоб, в стебе проявляя прыть,мрак этим гоготом прикрыть.22 апреля 2012

Стасик

Памяти выдающегося российского мыслителя —

Станислава Рассадина

Поэт российской критики Рассадинбыл нам как жесткий наблюдатель даден,чтоб совесть стала выше ремеслаи этику сраженья против злав поэтику условьем привнесла.И хоть он был давно ворчливый классик,его с опаской величали «Стасик».Не жаловал того, чтобы стебный тонусв поэзию вносила фельетонностьи чтоб в ревниво мелочной базарностисебя вели таланты, как бездарности.Но в то же время он любил сатиру,великую российскую задиру,как повитуху будущей свободы,что приняла в шестидесятых роды.Но до сих пор свобода лишь ребенок.Лишь учится ходить, и голос тонок.Превозмогая горькую увечность,Рассадин спас лицейский дух и вечность.Во сне опять с любимым другом – Эмкойзаслушивался он его поэмкой,и нежен был он к нашенскому Кюхле,как на Сенатской, – в крохотуле-кухне.И Александр Сергеич был сам – третийна стареньком советском табурете.20 апреля 2012

Шестидесятница Валенсия

Посвящается памяти доцента филологии, работавшей заведующей кафедрой литературы во Владимирском Государственном гуманитарном университете, – Валентине Васильевне Кудасовой, родившейся в деревне Ляхи под Муромом. Ее муж, тоже филолог, ректор того же университета Виктор Малыгин, с которым она прожила в браке 35 лет, познакомившись с ним в годы их учебы в аспирантуре в Ленинграде, романтически называл ее с тех лет Валенсией. У них сын Аркадий, дочь Наташа и трое внуков. Предметом ее изучения и преподавания был Серебряный век нашей поэзии. И всю свою жизнь она преданно любила поэзию шестидесятников.

Если бы Валя попала в Серебряный век,где ей хотелось, по-видимому, поселиться,затосковала б, наверно, о нас обо всех,не обращая внимания на знаменитые лица.Если в толпе бы наткнулась она на поэта по имени Блоки на нее он воззрелся почти что молитвенно,так бы сказала ему: «Ваш мистический взгляд — он меня не увлек,и вообще существуют ли в мире мужчины мужчинней Малыгина!Он, признаваясь в любви, не вставая с колен, сиял,он мне придумал испанское имя Валенсия.А Северянину врезала я бы сама,правда, тактичнейше мягко, без всяких невежливых выражений.– Вы меня, Игорь, простите, от вас бы сходила с ума,если б не знала поэта, которого звали мы запросто Женей…«Анна Андреевна» — все-таки мы говорили об Анне Ахматовой,Но Ахмадулину – Беллочкой звали, не Беллой Ахатовной —и за венок ее кос, и за взгляд азиатский, агатовый.В шестидесятых, когда я одной из поклонниц была там,памятник будущий староарбатский звала я Булатом.В нашей столовке студенческой мы называли Андрюшейклассика, нас угощавшего всласть треугольнейшей грушей.Вы понимаете, это свои были классики,классиков этих не стерли ни танки и ни цензурные ластики.Так что Серебряный век — это гениев стольких расцветные годы,шестидесятые годы – наш век Золотой отвоеванной внукам свободы!Будущее мы еще не назвали, но верю в него без лести я,шестидесятница Валя, которую звали Валенсия».18 апреля 2012

Две девочки стоят у края крыши

Две девочки стоят у края крыши,дышать стараясь тише, тише, тише,и знают – их никто не ждет повыше,а может быть, надеются, что ждет.Но лед внизу, да и на крыше лед.Чуть шевельнутся – вниз летят ледышки,не дай Бог, подвернутся их лодыжки.Еще ладошка, сжатая в ладошке,последнее тепло передает.К ним даже подлететь боятся птицы,любая криком их столкнуть боится,и дворник головы не задерет.Все по привычке знают наперед:ведь что-нибудь вот-вот произойдет.Но мы к самоубийствам подпривыкли.И байкер там, внизу, на мотоцикле,заметив две фигурки, не замрет.Но еще хуже чье-то любопытство,тех, кто уже успели поднапиться:– Kогда же они прыгнут? – кто-то ждет.Одна из них вписала так, на случай:«Быть может, без меня мир будет лучше?»в свой Твиттер, где душа ревмя ревет.Не будет лучше, милая, а хуже,ведь несравнимо хуже моря лужи,куда корабль, обледеневший в стуже,на алых парусах не приплывет.Незащищенно, но и неподлизностоят две сироты капитализмаи бросившего их социализмадо их рожденья – с дурью катаклизманаделавшего дел наоборот,две девочки на крыше, Настя, Лиза —как будто всем нам сразу укоризна,у всех дверей России и ворот.Самоубийства не однопричинны.За ними скрыты лица и личины,толкая с крыш и в лестничный пролет.Не будет никогда в России счастья,для вас, другие Лиза или Настя,пока она вас к сердцу не прижмет.19 апреля 2012