Щегол

— Куда? — спросил я, моргая. Голова по-прежнему болела так, что даже стоять было тяжело.

— К Ван Нессам, на Пятую. Это мамины друзья.

Издалека несся еле слышный вой Тодди, рык Платта: «Отвали от меня!!!»

— А Энди на пару слов можно? — спросил я, уставясь в кухонный пол.

— Нет, правда, мы… Иду, мам! — прокричала она, а мне сказала: — С Днем благодарения!

— И тебя, — ответил я, — передавай всем от меня привет.

Но она уже бросила трубку.

21

Мои страхи насчет Борисова отца слегка поулеглись после того, как он тогда взял меня за руки и поблагодарил за то, что я присматриваю за Борисом. Да, мистер Павликовский («Мистер!» — ржал Борис) мужик был жутковатый, это правда, но теперь я даже думал, что, может, не такой уж он и ужасный, как кажется. На неделе после Дня благодарения мы дважды после школы заставали его на кухне — он бормотнет только пару вежливых фраз, закидываясь водкой и утирая салфеткой взмокший лоб, его русые волосы намазаны каким-то маслянистым кремом и кажутся темными, а из раздолбанного радиоприемника разносятся на всю кухню русские новости. Но как-то раз, вечером, когда мы вместе с Поппером, которого я привел домой к Борису, сидели внизу и смотрели «Зверя с пятью пальцами» — старый фильм с Петером Лорре, входная дверь вдруг с грохотом распахнулась.

Борис хлопнул себя по лбу.

— Черт!

Я и опомниться не успел, а он уже всучил мне Поппера, схватил меня за воротник, рывком поставил на ноги и вытолкнул в сторону черного хода.

— Чего?..

Он махнул рукой — пошел!

— Собака! — прошипел он. — Отец его убьет. Быстрее!

Я промчался через кухню и — тихо-тихо — выскользнул через заднюю дверь. На улице было очень темно. В кои-то веки Поппер не издал ни звука. Я опустил его на землю — знал, что он не отстанет, и прокрался к незанавешенным окнам гостиной.

У отца в руке была трость, раньше я его с ней не видел. Грузно опираясь на нее, он прохромал в ярко освещенную комнату, будто актер — на сцену. Борис стоял, обхватив себя руками, скрестив их на щуплой груди.

Они с отцом ссорились — точнее, отец что-то сердито ему говорил. Борис смотрел в пол. Волосы свисали ему на лицо, так что виден был только кончик носа.

Вдруг, вскинув голову, Борис резко что-то ответил и развернулся, чтобы уйти. И тут — с такой злобой, что я едва понял, что происходит — отец Бориса вскинулся, как змея, огрел тростью Бориса промеж лопаток и свалил его на пол. Не успел Борис встать — он упал на четвереньки, — как мистер Павликовский пинками повалил его обратно, а потом схватил за рубашку и рывком поставил на ноги. Визжа и вопя что-то на русском, он принялся хлестать его по щекам красной, унизанной кольцами рукой. А потом, отшвырнув Бориса в центр комнаты — у того аж ноги подкосились, с силой приложил его по лицу скругленным концом трости.

В шоке я попятился от окна, оторопев настолько, что споткнулся о мешок с мусором и упал. Перепугавшийся от шума Поппер носился туда-сюда и визгливо подвывал. Пока я в панике барахтался там, пытаясь встать на ноги — под грохот консервных банок и пивных бутылок, — дверь распахнулась, на бетон выплеснулся квадрат желтого света. Я скорее-скорее поднялся на ноги, подхватил Поппера и рванул с места.

Но это, к счастью, был Борис. Он догнал меня, схватил за руку и потащил дальше по улице.

— Господи, — сказал я, притормаживая, пытаясь оглянуться. — Что вообще случилось?

Позади хлопнула входная дверь Борисова дома. Мистер Павликовский стоял в дверях, спиной к свету, и, одной рукой держась за косяк, тряс кулаком и орал что-то по-русски.

Борис тащил меня за собой.

— Давай, пошел!

Мы мчались по темной улице, шлепая подошвами по асфальту, до тех пор пока голос его отца не смолк вдали.

— Мать твою, — вырвалось у меня. Мы свернули за угол, и я перешел на шаг. Сердце колотилось, перед глазами все плыло, Поппер хныкал и пытался вывернуться у меня из рук, я опустил его на землю, и он заметался кругами вокруг нас. — В чем дело-то?

— Ай, ни в чем, — отчего-то весьма бодро ответил Борис, с влажным хлюпающим звуком вытерев нос. — Буря в стакане воды, как говорят у нас. Он до чертиков просто.

Я согнулся пополам, уперся ладонями в колени, хватал ртом воздух.

— Злой до чертиков или пьяный до чертиков?

— И то, и другое. Хорошо, хоть он Попчика не видел, а то не знаю, что бы было. Он считает, что животным место на улице. Смотри, — сказал он, показывая мне бутылку водки, — смотри, что у меня есть. Стырил, когда убегал.

Я почуял кровь еще до того, как ее увидел. Светила луна — всего-то полумесяц, но кое-что было видно — и когда я остановился и взглянул ему в лицо, то увидел, что из носа у него льет, а рубашка почернела от крови.

— Господи, — я все никак не мог перевести дух, — ты как вообще?

— Пойдем-ка на детскую площадку, отдышимся, — сказал Борис.

На лице у него живого места не было: глаз заплыл, из жуткой крючкообразной раны на лбу хлещет кровь.

— Борис! Надо идти домой.

Он вскинул бровь:

— Домой?

— Ко мне домой. Да короче. Выглядишь жутко.

Он рассмеялся, обнажив окровавленные зубы, и ткнул меня под ребра.

— Не-a, перед тем как я покажусь Ксандре, мне надо выпить. Пошли, Поттер. Не хочешь, что ли, чтоб чуток попустило? После такого-то?

22

Возле заброшенного общественного центра под луной серебром поблескивали горки на детской площадке. Мы сели на бортик фонтана, свесив ноги в его засохшую чашу, и передавали друг другу бутылку до тех пор, пока не потеряли счет времени.

— Никогда такого раньше не видел, — сказал я, вытирая рот тыльной стороной ладони. Звезды слегка подергивались.

Борис, опершись на отставленные назад руки, запрокинув голову, пел себе под нос по-польски.

— Обосраться со страху можно, — сказал я, — от папаши твоего.

— Ага, — бодро подтвердил Борис, вытирая губы о плечо окровавленной рубашки. — Он и убивал. Однажды на шахте забил человека до смерти.

— Да не ври.

— Нет, это правда. Это в Новой Гвинее было. Он попытался выставить все так, будто на человека сверху камни попадали и его убило, но нам все равно сразу после этого пришлось уехать.

Я это обдумал.

— Отец твой не очень, гм, крепкий, — сказал я, — ну, то есть не понимаю, как…

— Не-е, да не кулаками. Этим, как его… — он изобразил резкие удары, — разводным ключом.

Я молчал. В том, как Борис с силой припечатывал воздух воображаемым разводным ключом, было что-то такое, похожее на правду.

Борис заворочался рядом, прикуривая — дымно выдохнул.

— Хочешь? — он отдал сигарету мне, себе прикурил новую, потрогал челюсть костяшками пальцев. — Ай, — сказал он, подвигав ей.