Щепки плахи, осколки секиры

Комната была большая, сплошь забитая всяким помпезным барахлом, которое, с точки зрения выходцев из коммуналок, общаг и казарм, могло считаться предметами роскоши. Народа вокруг тоже было немало, но все, как мужчины, так и женщины, предпочитали жаться по углам. Где-то здесь, наверное, отиралась и новая пассия Плешакова, однако Верке это было абсолютно безразлично.

Сам президент, до подбородка укрытый атласным одеялом, лежал на широком, резном ложе кастильской работы. В отличие от Альфонса, с лица он ничуть не изменился, только взгляд его был немного странен, как и всегда в такие периоды.

На Верку Плешаков взирал строго и взыскующе, но не как муж на непутевую жену, а скорее как отец на дочь, вернувшуюся домой после очередного криминального аборта.

— Ну здравствуй… Не думал, что еще свидимся когда-нибудь… — говорил Плешаков так, словно каждое его слово подавало костыль следующему.

— Гора с горой не сходятся, а мышь обязательно придет к Магомету… — пробормотала Верка.

— Плохо тебе? — поинтересовался он, но не с сочувствием, а с любопытством.

— Покажите, что вы там с ней сделали, — это относилось уже к Альфонсу.

С Верки через голову содрали кофту и чуть приспустили юбку, заскорузлую от запекшейся крови. Плешаков гримасой дал понять, что ничего не видит, и Верку перетащили поближе к окну, задернутому шторами (во время приступов Плешакову досаждал даже тусклый свет нынешнего, ублюдочного неба).

— Обратите внимание, — Альфонс указал на Веркин живот, еще горячий и болезненный. — Ровно сутки назад ей ткнули сюда вилами. Ткнули, между прочим, по ее личной просьбе с целью проведения научного эксперимента. На какой почве такая идея возникла, я вам уже докладывал… Предварительно она распорола шов на одежде и извлекла из тайника некоторое количество порошка неопределенного цвета, часть которого и приняла внутрь.

— Сколько же раз, мерзавцы, вы ее вилами ткнули? — Плешаков присмотрелся повнимательней. — И почему именно вилами?

— Ножа подходящего не нашлось… А вилы как раз рядом стояли… — замялся Альфонс. — Ткнули, конечно, от души… Для верности, как говорится…

— Помолчи, — перебил Плешаков Альфонса. — Пусть она сама рассказывает.

— Что рассказывать… И так все видно, — сказала Верка устало. — Проникающее ранение брюшины с повреждением внутренних органов. Как следствие перитонит и общее заражение крови. Люди, оставшиеся без срочной хирургической помощи, с такими ранами не живут… А я вот живу и даже разговариваю. Самочувствие удовлетворительное… Раны зарубцевались уже через сутки… Но таких суток я бы никому не пожелала.

— Думаешь, мне сейчас хорошо? — возмутился Плешаков, не допускавший даже мысли, что кто-либо способен испытывать страдания более мучительные, чем он сам. — Я третьи сутки на одном молоке… Зубами как волк щелкаю… Недавно язык прикусил… Горю весь от боли…

— Тогда мы друг друга поймем, — Верка с усилием улыбнулась.

— Так где же этот знаменитый порошок? — Плешаков не мог скрыть нетерпения.

Прежде чем Верка успела ответить, Альфонс с подобострастной торопливостью открыл футляр своих серебряных карманных часов, под крышкой которых хранился весь остаток бдолаха. Плешаков осторожно потрогал и понюхал волшебный порошок, но на вкус пробовать не стал.

— Неужели это зелье от всех болезней помогает? — удивился он. — А на вид дрянь какая-то.

— Проверь — узнаешь, — ответила Верка лаконично.

Плешаков, хоть и считался мужиком неробкого десятка, вел себя сейчас, как девочка, которая одновременно и девственности лишиться желает, и последствий опасается. В народе про подобные ситуации говорят: «И хочется, и колется».

Поманив Верку к себе, Плешаков с видом знатока принялся ощупывать ее живот

— «пальпировать», как говорят врачи. Результатами осмотра он остался недоволен

— живот был немного вздут и горяч, а струпья на ранах казались хрупкими, как корочка на плохо прожаренном бифштексе. То, что любому врачу или просто здравомыслящему человеку показалось бы чудом, для Плешакова — эгоиста и недоучки — выглядело как нечто само собой разумеющееся. Верка поняла, что ее мукам конца-края не видно.

— Так в чем же проблема? — поинтересовалась она. — Боитесь, что я вас отравлю?

— А если и в самом деле отравишь? Какие у меня могут быть гарантии? — Плешаков, веривший в свою проницательность, прищурился, но боль тут же заставила его прикрыть глаза ладонью.

— Но ведь я же это средство уже принимала, — сказала Верка, дождавшись, когда стоны Плешакова стихнут.

— Откуда я знаю, что ты принимала! — взвизгнул он. — Может, ты что-то совсем другое принимала! Или противоядие имела! Или ты в сговоре вот с этим мордоворотом! — Нога под одеялом дрыгнула в сторону Альфонса. — Все вы моей смерти хотите, я знаю!

— Ну так и быть. — Она потянулась к раскрытым часам, все еще лежавшим на ладони Альфонса, ошарашенного словами шефа. — Давайте я еще щепотку употреблю. Прямо у вас на глазах.

— Нет, нет! — замотал головой Плешаков. — Если это средство такое полезное, как ты говоришь, его беречь надо! Давай сюда! Как его принимать? Внутрь?

— Внутрь, — подтвердила Верка.

— До или после еды?

— Безразлично… Но только тут есть одна тонкость… Пока нас наедине не оставят, я больше ничего не скажу.

В комнате сразу повисла тишина. Такое, наверное, случилось бы в Букингемском дворце, если бы в присутствии королевы какая-нибудь из фрейлин матерно выругалась. Свита Плешакова, его клевреты, прихлебатели, блюдолизы и наложницы, онемела — виданное ли это дело, чтобы какая-то уличная побирушка, грязная и вонючая, диктовала свои условия всесильному президенту? Но подать свой голос раньше хозяина никто не осмеливался.

А тому не хотелось на глазах у всех праздновать труса. Да и какой в принципе вред могла причинить ему эта хрупкая, полуживая женщина?

— Обыскали ее? — спросил он строго.

— Целиком и полностью! — доложил Альфонс. — Какие-либо колюще-режущие предметы отсутствуют! Даже ногти ей обрезали и резинку из трусов изъяли!

— Правда, вместе с трусами, — добавила Верка.

— Тогда оставьте нас! — Плешаков выпростал руку из-под одеяла и сделал царственный жест рукой.

Когда за последним из приближенных Плешакова захлопнулась дверь, Верка без приглашения уселась на край ложа и сказала:

— Лекарство это называется бдолахом. Откуда оно взялось и почему так называется, это я вам потом расскажу. А пока проглотите его… Запить можете чем угодно, хоть водкой…

— И сразу подействует? — неизвестно чего в голосе Плешакова было больше — надежды или недоверия.

— Если и не сразу, то очень скоро… Но действует бдолах только при одном условии. Нужно хотеть, чтобы он подействовал. Нужно страстно желать избавления от страданий. Как каторжник желает свободы, как голодный желает хлеба, как мужик на необитаемом острове желает бабу…