Счет по-венециански
Шрифт:
— Я не возражаю, чтобы она добывала информацию. Мне только не нравится, как она это делает, — сказала Паола и отпила еще немного граппы. — Как ты думаешь, она поняла то, что я пыталась ей втолковать?
— Думаю, она понимает все, что мы ей говорим, — ответил Брунетти. — Не уверен, что соглашается, но понимает наверняка. А какие еще примеры ты хотела привести — я имею в виду примеры того, что является преступлением, но не грехом? — спросил он, возвращаясь к прерванному разговору.
Она задумчиво покатала рюмку между ладонями.
— Пример найти — дело нехитрое, особенно в стране с такими дурацкими законами.
— И что, например?
— Например, разрешать детям смотреть телевизор, — проговорила она, смеясь. Эта тема явно ее уже утомила.
— Нет, серьезно, Паола, приведи мне какой-нибудь настоящий пример. — Ему и правда стало интересно.
Прежде чем ответить, она провела пальцем по стеклянной бутылке с минеральной водой.
— Я знаю, тебе надоело это слушать, но я считаю, что пластиковые бутылки — зло, хотя это, конечно же, не преступление, — сказала она и поспешно добавила: — Пока не преступление. Но через несколько лет, надеюсь, это будет уже незаконно. Разумеется, если у общества хватит на то здравого смысла.
— Я думал, ты приведешь пример помасштабнее, — заметил Брунетти.
Она снова задумалась и ответила так:
— Если бы мы воспитывали в наших с тобой детях уверенность в том, что состоятельность моей семьи дает им какие-то особые привилегии, такое воспитание несло бы в себе зло.
Брунетти удивило, что Паола привела такой пример: за годы их совместной жизни она редко упоминала о богатстве своих родителей, разве что в пылу политических споров ссылалась на их благополучие как на вопиющий пример социальной несправедливости.
Они переглянулись, но Брунетти так и не успел ничего сказать, поскольку Паола продолжила:
— Не знаю, покажется ли тебе этот пример более масштабным, но если бы я имела привычку говорить о тебе гадости, эта привычка тоже была бы злом.
— Так ты же только этим и занимаешься, — проговорил Брунетти, заставляя себя улыбнуться.
— Нет, Гвидо! Я могу говорить гадости тебе. Это совсем другое дело. А о тебе я никогда не позволю себе сказать ничего дурного.
— Потому что это бесчестно?
— Вот именно, — сказала она, улыбаясь.
— А говорить гадости мне в лицо, стало быть, не бесчестно?
— Конечно нет. Особенно если это чистая правда. Потому что это ведь остается между нами, Гвидо, и ни один посторонний ничего об этом не узнает.
Он протянул руку и взял бутылку с граппой.
— Знаешь, а мне все трудней проводить эту грань.
— Между чем и чем?
— Между преступлением и злом.
— А почему так происходит, как ты думаешь?
— Точно не знаю. Может, потому, что, как ты сказала, мы уже перестали верить в старые ценности, а новых пока не нашли.
Она кивнула, обдумывая его слова.
— Все старые правила больше не действуют, — продолжал он. — Все пятьдесят лет, с тех пор, как кончилась война, мы не слышали ничего, кроме лжи. Врали все: правительство, Церковь, политические партии, промышленники, бизнесмены, военные.
— А полиция?
— И полиция тоже лгала, — ответил он, ни на секунду не задумываясь.
— И несмотря на это, ты хочешь в ней служить?
Он пожал плечами и плеснул себе граппы. Она ждала ответа.
— Кто-то же должен попытаться, — выговорил он наконец.
Паола
подалась вперед, приложила ладонь к щеке мужа и слегка развернула к себе его лицо.— Гвидо, если я когда-нибудь снова затею лекцию на тему чести, стукни меня бутылкой, договорились?
Он повернул голову и чмокнул ее в ладонь.
— Только если разрешишь покупать пластиковые.
Часа через два, когда Брунетти сидел, зевая над «Тайной историей» Прокопия [19] , раздался телефонный звонок.
— Брунетти слушает, — сказал он и взглянул на часы.
19
Византийский историк, живший в VI в.
— Комиссар, это дежурный Алвизе. Он сказал, надо вам позвонить.
— Кто «он», Алвизе? — спросил Брунетти, выуживая из кармана старый билет на катер, чтобы использовать его в качестве закладки. Разговоры с Алвизе, как правило, оказывались либо долгими, либо страшно путаными. Либо и то и другое.
— Сержант, господин комиссар.
— Какой сержант, Алвизе? — Брунетти захлопнул книжку и отложил ее в сторону.
— Сержант Мышка.
Брунетти насторожился:
— А почему он попросил вас мне позвонить?
— Потому что он хочет с вами поговорить.
— Почему же в таком случае он не позвонил мне сам? Мое имя есть в любом телефонном справочнике.
— Потому что не мог, господин комиссар.
— А почему не мог?
— Потому что это против правил.
— Каких еще правил? — спросил Брунетти с уже нескрываемым раздражением.
— Да наших.
— Наших — это чьих?
— Ну как, наших, в квестуре. Я тут на ночном дежурстве.
— И что же там делает сержант Мышка?
— Он под арестом. Ребята из Местре его задержали, а потом выяснили, кто он такой, ну в смысле, кем служит. То есть служил. Что сержантом, в общем. И они тогда его сюда отправили, только сказали, чтобы он сам шел. Сюда позвонили, сказали, что отправили его к нам и что разрешили самому идти, без охраны.
— Выходит, сержант Мышка сам себя арестовал?
— Ну, как бы да. Я вот не знаю теперь, как оформлять-то его, чего писать в графу «фамилия офицера, осуществившего задержание».
На мгновение Брунетти отвел трубку от уха.
— За что его арестовали? — спросил он чуть погодя.
— За драку, комиссар.
— Где это произошло? — Ответ на этот вопрос был ему заранее известен.
— В Местре.
— С кем он подрался?
— С каким-то иностранцем.
— И где же сейчас этот иностранец?
— Скрылся. Они подрались, а потом иностранец убежал.
— Откуда вам известно, что это был иностранец?
— Мне сержант Мышка сказал. У него, говорит, акцент был.
— Если иностранец скрылся, кто же тогда подал жалобу на Мышку?
— Я так решил, что ребята из Местре потому его к нам и отправили. Думали, мы лучше знаем, что со всем этим делать.
— Это полицейские из Местре сказали вам, что нужно оформить бумаги об аресте?
— Да нет, господин комиссар, — выдавил из себя Алвизе после долгого молчания. — Они велели сержанту Мышке приехать сюда и написать отчет о случившемся. А у меня на столе только бланки для отчета о задержании, вот я и решил ими воспользоваться.