Щит и меч (четыре книги в одном томе)

Университетом тюремного бытия служили для Вайса любимые его книги о подвигах революционеров. И еще рассказы отца, просидевшего до революции много лет в одиночке. Свою камеру отец обратил в подобие класса: он изучал иностранные языки по самоучителям и прочел то, что ему было некогда прочесть в другое время.

Давая волю воображению, Вайс мысленно перебрасывал себя в то прошлое, с которого начался подвиг старшего Белова. Он как бы продолжал этот подвиг здесь. Гестаповская тюрьма виделась Вайсу царским застенком.

Но для полноты реальности этого ощущения ему не хватало одного: Вайс не мог избавиться от сознания, что он лишь ученически повторяет подвиг старших — идет по изведанному пути, уже обученный нравственным правилам, нарушение которых было бы подобно измене.

Тревожило его то, что, отторженный заключением от внешнего мира, очутившись наедине с самим собой, он начинал утрачивать черты Иоганна Вайса. Облик Александра Белова все явственнее проступал в нем, все его недавнее немецкое бытие рассеивалось, как мираж, как нечто вымышленное, никогда не бывшее.

И Белов вынужден был начать самоотверженную, кропотливую работу над своей волей, всеми силами стремясь сохранить в себе Вайса. Он заставил себя отказаться от столь отрадных для него воспоминаний Саши Белова и ограничиться сферой воспоминаний немца Иоганна Вайса — сотрудника германской секретной службы, незаконно и беспричинно арестованного гестапо.

Только на втором месяце заключения Вайса вызвал следователь, лысоватый, сутулый человек в штатском. С равнодушной вежливостью он задал ему лишь несколько общих анкетных вопросов.

Протесты Вайса против необоснованного ареста следователь выслушал с некоторым вниманием, ковыряя при этом в ушах спичкой, потом, аккуратно положив спичку обратно в коробок, осведомился:

— Есть ли жалобы на тюремную администрацию?

Вайс сказал:

— Пока нет.

— Тогда подпишите, — и следователь подтолкнул к Вайсу печатный бланк, в котором было сказано, что заключенный не имеет претензий к администрации тюрьмы.

Вайс ядовито улыбнулся.

— Я сказал пока. — И, наклонившись к следователю, спросил: — Я с этими нашими методами достаточно хорошо знаком: сначала заключенный подписывает такую штуку, а потом мы спускаем с него шкуру, верно?

Следователь молча положил бланк в папку, приказал охраннику:

— Уведите заключенного!

На следующий день Вайс снова был вызван на допрос.

На этот раз следователь выглядел совершенно иначе. Но его преобразил не только мундир гестаповца. Он был явно воодушевлен чем-то. Оглядев Вайса с ног до головы, потирая с довольным видом руки, следователь прочел его показания и спросил, подтверждает ли он их.

Вайс сказал:

— Да, подтверждаю.

Лицо следователя мгновенно обрело жестокое и властное выражение.

— Лжешь, ты не Вайс! — крикнул он.

— Так кто же я?

— А вот это мы из тебя еще выбьем! — Помедлив, наслаждаясь тем, что уличил преступника, торжественно объявил: — Обер-лейтенант господин Иоганн Вайс — тот, за кого вы выдавали себя, — мертв. Он погиб в автомобильной катастрофе! — Следователь порылся у себя в папке, достал два фотоснимка и протянул Вайсу.

На первом были сняты обломки автомашины, лежащий ничком, пронзенный рулевой колонкой знакомый Иоганну курьер и рядом с ним другой труп, с размозженным о ветровое стекло лицом.

На втором снимке был запечатлен только труп человека с размозженным лицом. Увидев на нем свой костюм, отобранный в первый день заключения в тюрьме, Вайс испытал чувство облегчения. Значит, все это подстроено гестапо и он взят не как советский разведчик, а как сотрудник службы Шелленберга.

Вайс небрежно бросил оба снимка на стол, сказал:

— Жаль парня!

— Какого именно? — поднял брови следователь.

— Курьера, которого вы убили. Второго, на которого вы надели мой костюм, вы так отделали — не только я, родная мать не опознала бы. Ну что ж, узнаю традиционные методы службы гестапо. — Наклонился, спросил: — Так чем вызваны эти ваши хлопоты?

Следователь сохранял на лице невозмутимое выражение, будто Вайс говорил на неведомом ему языке и он ничего не понял. Помедлив, следователь спросил:

— Теперь признаете, что вы не тот, за кого себя выдавали?

— Не валяйте со мной дурака, — сказал Вайс.

— Вы на что-то еще рассчитываете? — поднял на него глаза следователь. Достал третью фотографию, подавая ее, улыбнулся. — Вот, взгляните — и вы поймете, что вам не на что больше надеяться. Сделайте из этого разумный вывод.

На снимке — траурные носилки с урной, на урне табличка: «Иоганн Вайс», другие надписи на табличке мельче, их разобрать нельзя. Носилки несут Генрих Шварцкопф, Густав, Франц. Четвертого человека Вайс не знал. Позади носилок — сам Шелленберг, рядом — Вилли Шварцкопф.

— Ну? — спросил следователь. — Теперь вам все ясно? Обер-лейтенант Вайс мертв, и прах его замурован в урне. Иоганн Вайс больше не существует.

— Скажите, — осведомился Вайс, — а этот бедняга, которого вы укокошили вместо меня, он в самом деле заслуживал такого почетного эскорта? Если бригаденфюрер когда-нибудь узнает, что стал игрушкой в вашей комбинации, многим из вас несдобровать, и вам в том числе.

На следователя эти слова, видимо, произвели впечатление, в глазах его мелькнул испуг. Он приподнялся и объявил официальным тоном:

— Заключенный номер две тысячи шестнадцать, ваша вина усугубляется дачей ложных показаний, в чем я вас сейчас и уличил посредством неопровержимых фотодокументов.

Спустя несколько дней следователь опять вызвал Вайса. Но теперь на допросе присутствовали еще двое в штатском. Следователь вынул из папки новую фотографию, где Вайс был снят возле машины, на которой он ездил в Швейцарию в качестве курьера — перевозчика ценностей.

Следователь спросил:

— Вы можете подтвердить, что на снимке именно вы?

— Кажется, похож.

— Да или нет?

Вайс промолчал.

Следователь заявил:

— Это, несомненно, вы.

На второй фотографии Вайс был заснят в швейцарском банке, а на третьей был запечатлен документ с подписью Вайса и чиновника банка, свидетельствующий о том, что от него, Вайса, принято десять килограммов золота в двадцати слитках.

— Это ваша подпись? — спросил следователь.