Щит и меч «майора Зорича»

К Гитлеру пришла очередная бредовая мысль — нужно остановить победоносное шествие войск западных союзников Советской России путем полной реорганизации своих вооруженных сил, а затем предпринять мощное наступление, которое привело бы к разгрому англо-американских войск.

Прежде всего он создал «фольксштурм» — юных защитников рейха от англо-американских войск, успешно атакующих части вермахта Западного фронта. Здесь он чувствовал, что может не справиться с англо-американским нашествием.

Затем, прочесав германские госпитали, фюрер выкачал оттуда «уставших» от войны — дезертиров, легко раненных, выздоравливающих и просто отлынивавших от военной службы на передовой. Из этой категории своих сограждан он составил довольно приличное войско. Назначение его было одно — поддержать воюющих на Западном валу. Он всё уже просчитал. Надо признаться, что память на цифры у Гитлера, как у всякого шизофреника, была кошмаром для окружающих. Он хорошо помнил отдельные детали давних разговоров, забываемые для нормального человека цифры и номера телефонов, погоду в дни бесед и прочие, казалось бы, мелочи для нормального человека.

А ещё нужно отметить, что вообще вожди привыкли эксплуатировать проклятую человеческую надежду — эту лесть дураков. Человеческая надежда — одна из благороднейших вер в возможность осуществления чего-то радостного, благоприятного, победоносного. Проклятою матерью дураков делают её те, кто эксплуатирует чистейшую веру человеческого сердца. Конечно, можно остановить, убить, растоптать эту прямо-таки дикую, а скорей — дичайшую эксплуатацию из всех эксплуатаций, какие есть в мире. Но к кому обратиться? Где найти такого заступника?

Для разговора на эту тему он нашел объекты обращения. Таковыми оказались Кейтель и Гиммлер… Они никогда ему не возражали, а принимали на веру все указания своего патрона, считая их пророческими. Он им верил, особенно первому, до последнего своего часа, хотя и считал его справедливо слабовольным человеком. Гиммлер и Геринг его предадут, но это будет потом — в апреле-мае 1945 года.

С Кейтелем и Гиммлером фюрер, как всегда, предавшись бредовым размышлениям, с удовольствием разглагольствовал об очередной надежде:

— Эта новая моя армия остановит союзников на западе. Дивизии же Восточного фронта должны работать там, где они освоились. Ещё ничего не потеряно! Понимаете, ничего не по-те-ря-но! — На фоне высказанных слов фюрер даже несколько приободрился. Речь и глаза его стали выразительнее, они внезапно округлились и ожили, а потому засверкали желанием убеждать.

К нему отчасти вернулся его старый задор и, казалось бы, на некоторое время покинувшая его энергетика оратора — словоблуда и мистика. Он даже пытался улыбаться и подшучивать. Но это были уже натянутые гримасы обреченного человека в войне на собственную казнь.

Эту мысль он принимал только на мгновение, а потом на целые сутки отгонял её прочь, заигравшись, как ребёнок, в свои игрушки с картами, генералами и чиновниками. Эти два лакея, не отличавшихся ораторскими изысками, умели его слушать и слышать, вовремя поддакивать и дежурно улыбаться, натягивать гримасу печали, когда был опечален хозяин.

Они были представителями толпы, а как говорится, вообще, люди необразованные в глазах толпы кажутся более убедительными, чем образованные. Что бы ни говорил Гитлер, его слова воспринимались этими адептами нацизма как советы умника.

И всё же физически фюрер производил на гостей впечатление подавленного и сломленного человека: с большими отеками на лице, синюшными «мешками» под глазами, дрожащими кистями вечно потных рук. Он был заметно сгорблен, обессилен и нервозен. Левую руку теперь он прятал за спину, потому что она предательски подергивалась. В ходьбе появилось старческое шарканье подошвами сапог или ботинок.

— Вы совершенно правы, мой фюрер! По Советам надо ударить, и мы дадим сражения таких масштабов, что большевикам мало не покажется. Наши самые стойкие армии, воюющие на востоке, сегодня находятся в состоянии подобно сжатой пружине, которая готовится после вашего приказа с силой распрямиться и отшвырнуть наглого противника.

Я больше чем уверен, Красная армия выдохлась людьми, оружием и боеприпасами. Она заметно в последние недели приостановила скоростной темп продвижения в нашу сторону. Тылы её отстали, и войска Советов испытывают затруднения в боеприпасах и горючем, — облобызал холуйски фюреровскую эскападу лукавый Кейтель.

— Всё сейчас надо максимально использовать, использовать для коренного перелома в войне! Он может наступить — и наступит! Я уверен! Эту уверенность я хочу передать и вам. Моё Провидение меня не подводило — не под-во-ди-ло!!! Эффективнее следует контролировать отдачу промышленности и сельского хозяйства. Принудительный труд, концлагеря, разведчиков, террористов, диверсантов надо использовать мак-си-маль-но… Да, да, — максимально! — кричал хозяин кабинета скорее горящим безумием глаз, чем, как обычно, лающими устами. — Ничего ещё не ясно. ничего ещё не потеряно. Армия не существует для мира, она предназначена для триумфального применения в войне. Сегодня она споткнулась, чтоб завтра подняться и победить!

— Полностью согласен с вами, мой фюрер, — почти хором, как выученное стихотворение, по-школярски гаркнули Кейтель и Гиммлер.

— Надо пройтись по тылам Красной армии. — Фюрер повернул голову в сторону Гиммлера: — Где армады ваших обещанных хваленых диверсантов и террористов? Вы мне называли цифру своих асов мокрых дел с тремя нулями. Назвать её? — Гиммлер поник головой, словно приготовился на плахе к гильотине. — Но ощутимых результатов я пока не вижу. Сейчас нужно множить диверсионноразведывательные школы. Контингента для такой работы в концлагерях хоть отбавляй.

Количество сегодня может помочь качеству. Многие лагерные сидельцы — дармоеды, отдыхающие в бараках. Зря только протирают штаны от безделья, а вдобавок рейх ещё обязан их одевать, обувать и кормить. Если это балласт, то у него нет права на дальнейшее существование в период всеобщей экономии. Балласт должен быть сброшен за борт с корабля под названием «Германия» и уйти в небытие — на дно, на дно, на дно! Я же говорю о других категориях — наших сторонниках поневоле: адаптировавшихся советских военнопленных, скомпрометировавших себя перед московской властью или обиженных нашей властью германских представителях, в которых можно и нужно вдохнуть патриотические чувства…

Фюрер закашлялся то ли от волнения, то ли от аллергии, может, от простуды. В последнее время его прессовала ангина. Он в категоричной форме приказал Гиммлеру усилить заброску в советский тыл своих подопечных. Потом резко поднялся, почти вскочил с кресла, словно подброшенный снизу мощной пружиной, и, скрестив руки на груди, стал быстро переставлять свои коротенькие ножки. Он метался по кабинету из угла в угол, что-то нашептывая себе под нос.

К нему возвращалось дурное расположение духа, внезапно сменившее проблески непонятно отчего взявшейся эйфории. Такие минуты он предпочитал ни с кем не делить.