Щит на вратах
Шрифт:
— Ну, ты все равно наблюдай, людишек ведь в корчме хватает?
— Хватает. — Ярил хохотнул, похвастал: — Каждый второй служка доносит, не считая каждого первого.
За окном, забранным тонкой слюдой, смеркалось. Князь хлопнул в ладоши — вбежавший слуга-челядин проворно зажег свечи в бронзовых высоких подсвечниках. Принесли хмельной квас, пироги, каши, заедки, красное ромейское вино. Хельги лично налил в серебряный бокал, протянул тиуну.
— Испей на дорожку.
— Благодарствую, княже.
Выпив, Ярил поклонился и, испросив разрешения, покинул покои. Слышно было, как прогрохотали копыта по вымощенному дубовыми плашками двору. Хельги снова подумал о странной покупке ромея. А может, не так уж и все странно? Может, высмотрел гость девок-холопок покрасивей да поработящей, да и прикупил с должной поспешностью, чтоб другим не досталось. Да, наверное, так оно и есть, зря напряг Ярила, пускай бы лучшее волхвами занимался. Так он ими и занимается, а не доложил сейчас — так, верно, нечего было докладывать. Значит, все спокойно среди волхвов. Вот уж поистине буйная братия! Ох, не зря они притихли, наверняка замышляют что-то. Завтра же приказать Ярилу — пусть бросает этого купчишку с девками и переключается на волхвов. Как говорил старый дружок христианин Никифор — в тихом омуте черти водятся. Скоро должен бы приехать Никифор за книгами, изрядно уже накопилось свитков
Единым махом допив оставшееся в кубке вино, Хельги бросил в рот сушеную сливу и направился в опочивальню.
Константинопольский купец Георгий Навкратор напрасно ругал прислугу — не были они ни в чем виноваты, кто ж знал, что не убежала с ладьи проклятая крыса, хоть и не было уже ей поживы, покусала-таки недавно купленную красавицу деву, та теперь плакала-рыдала — больно девице было и страшно.
— Да вы ж, когда палубу настилали, неужто не заметили крысу? — ругался купец. Толст был купчина, дородист, голос имел громкий, как иерихонская труба, ругань его далеко разносилась по пристани, слышно было не только на ромейских судах, но и дальше — на варяжских, словенских, кривичских. Всем Бог наградил Георгия, и ростом, и статью, и голосом, только вот волос совсем не дал — давно повыпадали, да и были ли? Так и сиял купец блестящей лысиной, впрочем, зато борода была что надо — густая, черная, Георгий ее специально не подстригал — гордился. А лысина, что ж,— под шапкой ее не видно, а веселые константинопольские девки внимания на нее не обращают, что за дело до облика клиента — лишь бы. платил. А платил Георгий Навкратор щедро, золотишко водилось. Купец рано овдовел, детишек Бог не дал, вот и жил для себя, не особо утруждаясь церковной моралью, больно надо! Отписать какому-нибудь монастырю денег — монахи уж всяко его душу отмолят. Да из чистилища — прямо в рай под белы рученьки. А как же? Как говорится — все схвачено, за все заплачено. Так и жил Георгий — весело, а с конкурентами жесток был, вплоть до убийства. Бывало, и нанимал пиратов, чтоб отпугнуть соперников, а те уж с удовольствием жгли кораблишки, получая двойную оплату — и добыча им шла, и серебро Навкратора. Пожалуй, из тех, кто торговал по побережью от Смирны до Александрии, не было купца удачливее Георгия, уже пять его скаф — тяжелых палубных кораблей из тех, что называют «круглыми», — упрямо бороздили Средиземное море, с каждым рейсом принося хозяину недюжинную прибыль. Полученные деньги купец частью прятал, частью пускал в дело, а значительную часть тратил на кутежи и прочие непотребства. Не было такой гетеры в Константинополе, которая бы не знала Георгия Навкратора! А сколько продажных девок перебывало в его доме, расположенном близ амастридского форума?! Не пересчитать, как ни пытайся. И никто из гетер так и не запал в душу, хотя попадались и довольно интересные экземпляры, вроде нумидийки Фатии. Никто, кроме одной… Да и гетера ли то была? Скорее, колдунья. Купец познакомился с нею на ипподроме, когда возница в голубой тунике пришел первым, на полголовы опередив «зеленого». О, чудо, сам базилевс приветствовал победителя! Как оказалась рядом с Георгием эта женщина, закутанная в мантию из дорогой, затканной тонкой золотой нитью, ткани? Судя по виду — отнюдь не из простых. Купец сразу же сделал стойку — попадались в его коллекции любовницы и из благородных.
— Болеете за «голубых», госпожа?
— Конечно. А вы?
— Ну, разумеется. Так же, как и базилевс.
Слово за слово, завязалась беседа. Узнав, что Георгий — успешный торговец, имеющий свои корабли, женщина — звали ее Гездемона — оживилась и щебетала уже без умолку, причем чуши, в отличие от многих подобных ей дам, не несла, рассуждала вполне здраво. И о ценах на хлеб, и об обеднении стратиотов, и о произволе фемных стратигов. Послушать ее стоило. Георгий и сам не заметил, как получил приглашение посетить дом Гездемоны. Естественно, ближе к ночи.
— Мой супруг уедет по делам в Фессалоники, — не преминула сообщить женщина и многообещающе улыбнулась, назвав дом. Настоящая красавица — чистый высокий лоб, тщательно завитые, уложенные в замысловатую прическу волосы, пикантные, чуть выступающие скулы, карие, вытянутые к вискам глаза, смуглое тело — словно выточенное из мрамора. Она встретила гостя голой, купаясь в небольшом пруду, выложенном коринфским мрамором. В воде плавали лепестки роз. Георгий тут же разоблачился и прыгнул в бассейн, не обращая внимания на слугу-евнуха… О, как она была пленительна, поистине Афродита! Георгий без устали покрывал поцелуями стройное молодое тело. Изогнувшись кошкой, прелестница выскользнула из бассейна и пригласила любовника отведать яств. Стол был накрыт тут же, в атриуме, сквозь отверстие в крыше мигали звезды.
— Что это? — Георгий съел какое-то лакомство с необычным вкусом.
— Фаршированные сердца ягнят, — обворожительно улыбаясь, пояснила Гездемона. — Ешь, Георгий. На вот, запей вином…
А потом, уходя, купец увидел у двери выпотрошенные тела младенцев. Отпрянул в ужасе.
— Ты только что съел их сердца, — прошептал неслышно приблизившийся евнух, жирный, противный, с маслянистым лицом и маленькими злыми глазками. А потом все словно бы погасло в глазах купца. Появившаяся Гездемона прошептала какие-то заклинания, забила в бубен, и Георгий погрузился в тяжелый сон, в котором мелькали и голая Гездемона, и евнух, и даже — о, Боже! — сам базилевс-император Василий Македонец. Император наклонился над несчастным купцом, пристально глядя в глаза. Взгляд у базилевса был какой-то нехороший — пылающий, черный, страшный… Купец очнулся в собственном доме у амастридского форума и почти ничего не помнил, кроме коварной гетеры и евнуха… Только вот, как наступил май, забросил все свои дела и подался на двух кораблях через Эвксинский понт — Русское море — на север, в страну диких русов. Зачем, и сам не знал, да и почему-то не задавал себе такого вопроса. Действовал тупо, почти не рассуждая, словно была во всем этом какая-то тайная цель. Цель открывалась постепенно. Сначала нужно было добраться до Киева и купить семь красивых девушек, которых потом… Что с ними делать потом, Георгий Навкратор не знал, но нисколько не сомневался: придет время — узнает. Наконец все семь девушек были куплены — это именно для них настилали палубу на плоскодонных ладьях, морские скафы Георгия остались у порогов, под бдительным присмотром стражи.
Выругав слуг, купец прошелся по настилаемой палубе, проверил крепость. Вроде бы ничего, держат доски, прибиты надежно, правда, от волн не спасут, да ведь не для того и настелены, для другого — чтобы девок от нескромных чужих глаз спрятать.
— Стой, купец. — Георгий пошатнулся — никого на палубе не было, а голос слышался близко.
— Не верти головой, слушай… За то, что быстро купил дев, хвалю. Теперь сделаешь так…
И голос вдруг приказал совершить такой ужас, на который Георгий никогда бы не решился, а вот тут, поди ж ты, точно знал — указание выполнит.
Выполнит, чего бы это ни стоило.Во исполнение только что полученного плана велел приказчику нанять к вечеру лошадей с возами. Два маленьких или один, но большой, длинный.
Получив распоряжения, приказчик покинул судно и к вечеру вернулся, ведя под уздцы пару волов, запряженных в длинную тяжелую повозку на четырех высоких колесах.
— Всех рабынь раздеть, связать — и в повозку. Накрыть рогожей, чтоб не было видно. Сделаю подарок одному влиятельному человеку.
Приказчик поклонился. Выйдя на палубу, кивнул матросам. Сам с понимающей усмешкой наблюдал за погрузкой дев. Вот, значит, для чего они. А хозяин не дурак, видно, хочет побыстрее освоить новый рынок — никогда с русами не торговал, а вот, поди ж ты, уже отыскал нужного человека и подарок ему приготовил. Хороший, богатый подарок, за таких дев — молодых, стройных, одна к одной — в Константинополе бы дали немало. Везет же хозяину, умеет дела устраивать. Приказчик, заглянув на корму, в каморку купца, доложил:
— Все готово, мой господин.
Жарившее весь день напролет солнце наконец-то скрылось за городской стеною, лишь последние лучи светила окрашивали золотисто-оранжевым светом низкие кучерявые облака.
Волхв Войтигор — потасканного вида молодец, длинный, сутулый, вислоносый, с сальными, давно не мытыми волосами, с ожерельем из птичьих черепов на груди, — поискал в высокой траве посох. Пошарил руками сначала перед собой, потом дальше, в кустах. Нет, как и не было! Куда же делся? Ведь был же, ну, помнил же, как вот положил в травку. Неужто мальчишки сперли? Да нет, никого тут нет, место пустынное, за Щековицей, заброшенное капище с покосившимися от старости идолами, в которых и не признаешь уже, кого они изображали — то ли Перуна, то ли Даждьбога, то ли Мокошь с Родом. Да и пес с ними со всеми. Как же голова-то болит, аж раскалывается! Ну и мед у этого Мечислава, не мед — отрава. А клялся вчера, что стоялый! Какой же он стоялый, наверняка перевар, да еще с дурман-травою, для крепости. Вчера-то хорошо пить было… Какое вчера? Сегодня ведь начали… Да, сегодня, с утра, как встретились со старым знакомцем… как же его? А, не вспомнить. Серебришко у него было, немного, правда, да хватило, чтобы выпить за встречу. Куда потом делся приятель, Войтигор не помнил, да и не пытался вспомнить, больно надо. Все равно все его серебришко в Мечиславовой корчме оставили. Эх, похмелиться бы, голову поправить. Как хоть он сюда забрел-то? Мрачно вокруг, тихо, только вороны на деревьях каркают. А травища-то наросла — по пояс. Ну, вообще-то спокойное, безлюдное место, как раз такое, чтобы прийти, шатаясь, в самом непотребном виде да повалиться в траву спать — хорошо, мягко, не жарко. Однако где же посох? Ведь был, был… Красивый такой, резной, немалого стоит. Ха! Как же, был! Был, да сплыл. Там же, в корчме, его и пропили с этим, как его… ну, неважно. Смеркается уже, скоро и совсем стемнеет. Кто бы налил забесплатно бедному больному волхву? Мечислав-людин точно в долг не поверит. Ожерелье ему продать, что ли? Нет, не возьмет, выжига, было бы хоть серебряное. Ой, Род с Рожаницами, как тошно-то! Ну и перевар у Мечислава, чтоб он сдох с такого перевару. Ярил-тиун, вот кто нальет, родимец! Впрочем, нет, за так и он не нальет, только за интересные сведения, а их-то и нет. Можно, правда, придумать, да только вот что-то сейчас не думается. Ну, совсем не лезут в голову мысли, окромя одной — где б похмелиться? О! Каргана! Жива ведь еще, старая ведьма… Нет, и та не даст за так. Да и тащиться к ней — ноги стопчешь. Ох, голова-головушка, не кружись, а ты, сердечко, не бейся, не выскакивай из груди, а вы, дерева, не шатайтеся, а ты, идолище, не подмигивай, не то я вот счас тебя… Вот, погоди, только на ноги встану, ужо… Ой, кто ж знал, что овражек здесь? Нет. Вот сейчас выберусь, ужо… Нет, не выбраться. Ну и ничего, полежу здесь, отдохну на мягкой травке, а уж завтра… завтра видно будет. Придется, наверное, на поклон к Мечиславу идти… или в Любимкину корчму, к Ярилу. Нет, не нальет Любимка, не любит нас, волхвов, да и подружки ее — Радка да рыжая задавака Речка — тоже не любят. А мужики их? Радкин Вятша — у самого князя сотник… да нет, Радка хвастала, уже не сотник, поднимай выше. Да родной братец, Творимир, тоже в дружине служит. А Речкин Порубор больше уж не промышляет охотами, царьградскими книжицами торгует. А чего, грамотеев нынче развелось много, навар большой. Вот у Порубора-то и можно занять серебришка по старой памяти. Да, у Порубора… Сейчас-то никак — земля под ногами колышется, видно, прогневили богов людишки, — а вот утром, утром — сразу и на Копырев конец, к Порубору. Да, к Порубору… Эх, поправим головушку, ужо, где наша не пропадала! В предвкушении завтрашнего утра волхв попытался было запеть, да так и не смог, захрапел, склонив пьяную башку в густых пахучих травах.
Волы медленно шли по разбитой дороге, пустынной ввиду позднего часа — в Киеве, как и везде в те времена, ложились рано, с петухами, так же и вставали, работая весь световой день. Да и райончик-то был тот еще — Щековица, здесь в последнее время меньше, но все же, случалось, пошаливали, и не только Мечиславовы люди. Купец подстегнул волов и, не оглядываясь по сторонам, словно знал, что никто на него не нападет, свернул к старому капищу. Вокруг сгустились кусты и деревья, в черном небе светился узенький серп месяца, впрочем, ночь была светлой, звездной. Загнав воз подальше в кусты, Георгий откинул рогожу — все семь обнаженных девушек лежали перед ним, накрепко связанные, с заткнутыми кляпом ртами, и со страхом косили глазами на своего хозяина — чего это он их сюда привез? Нехорошо улыбаясь, купец подхватил с воза крайнюю девушку, с легкостью перекинул через плечо, понес. Девушка затрепыхалась, купец остановился, отвесил разошедшейся деве несколько смачных пощечин — та дернулась, по щекам потекли слезы. Ромей снова подхватил ее, кинул наземь, в траву, возле покосившихся столбов-идолов. Идолов было ровно семь, по числу девушек. Достав веревку, купец ловко привязал несчастную девушку к ближайшему столбу, подумав, завязал глаза узкой черной лентой — обо всем позаботился грек, все прихватил с собою. Вернувшись к возу, притащил следующую девушку, тоже привязал, завязав глаза, — к чему пугать жертвы раньше времени? Впрочем, девушки, красивые юные девственницы, и так уже были напуганы дальше некуда, слишком уж необычным было все, что сейчас с ними происходило. Привязав всех, ромей вытащил из повозки стальной прут, острый и длинный, подошел к ближайшей деве и одним ударом без замаха проткнул ей грудную клетку, так, что острие прута вошло прямо в сердце несчастной. Девушка судорожно дернулась, изогнулась… И навеки затихла, уронив голову на тугую высокую грудь.
— Первая, — удовлетворенно кивнул купец и подошел к следующей: — Вторая…
Трудился, как мясник, методично нанося удары, — девы гибли бесшумно и быстро. Георгий не издевался над ними, не пытал, не наносил увечья — просто убивал, как повар убивает кур, перед тем как зажарить.
— Седьмая… Ну, наконец-то.
Отбросив в сторону окровавленный прут, Георгий вытер покрывшийся испариной лоб и, упав на колени, воздел руки к небу:
— О, Кром Кройх! Прими же в себя непорочную кровь этих дев.