Считай звёзды

Начинаю активно жевать овощи, поглядывая на Лиллиан, радуясь, что она хорошо проводит время: улыбается, много говорит, даже умение отца трепать языком на её фоне меркнет. Ладно, мне остается только выдохнуть и принять реальность. Перевожу внимание на мужчину, замечая, как его губы растягиваются, а смущение читается в глазах, которые он опускает, пока отвечает женщине, и я улыбаюсь. Невольно, тепло. В груди становится так спокойно, ведь приятно видеть, как близкий человек, которого на протяжении стольких лет было трудно заставить кушать, пить, выходить из комнаты, теперь сидит и открыто смеется. В такие моменты понимаешь, насколько плевать на обстоятельства. О’Брайен — мелкая проблема, о которой можно вовсе позабыть, и я смогу перестать думать о нем, волноваться, что он выдаст нечто отвратительное не в самый подходящий момент. Боже, я ведь просто могу «быть милой», сдержанно милой, может, у меня еще выйдет держать парня на психологическом расстоянии? Знаете, как говорят, доброта располагает любых людей. Может… Мне стоит попробовать, ну… Не то чтобы с добротой относиться к этому типу, а делать вид, словно ничего плохого между нами нет? Возможно, это поможет. В крайнем случае, могу без сомнения тупо прекратить думать о его существовании. Прямо сейчас, например. Я кушаю салат, поддерживаю беседу о любимом Лиллиан минимализме и вообще не думаю о Дилане. Он на удивление тихий, так что забыть о его присутствии рядом не тру…

— Вы ведь с Диланом одноклассники? — отец берет кружку, поднося к губам, и я всячески игнорирую желание фыркнуть, а поддерживаю режим «глупой улыбки» на лице:

— Эм, да, — коротко отвечаю, сунув себе в рот больше листьев салата, чтобы мужчина не заставил меня говорить дальше. Стоп. Он знал, что мы одноклассники, выходит… Пф, бред какой-то. Еле проглатываю еду, когда в голове созревает странная мысль, о которой я раньше не задумывалась, но:

— Вы ведь… — перебиваю разговор взрослых, натянуто улыбаясь. — Познакомились на собрании, верно? — вижу, как они перебрасываются взглядами, немного заерзав на стульях, но улыбки сохраняют на лицах, так что происходящее напоминает мне театральную постановку.

— Да, — Лиллиан откашливается. — На родительском собрании.

Моргаю, указывая на отца вилкой, и кое-как сдерживаю неприятный смешок, заменив его удивленным:

— Вау, — пускаю смешок. — А я всё это время думала, что собрание было, ну, там, на выставке, — пожимаю плечами, начав слишком нервно перемешивать салат, опустив на него взгляд. — Такие, конвенции, о которых вы часто рассказывали, — смеюсь, ведь они смеются, и да, мне бы очень хотелось разрешить себе так хмуриться, как это делает О’Брайен, смотря на всех нас, как на идиотов.

— Ты была в пятом классе, — отец рассказывает мне, а я лишь напряженно жую салат, без конца сую его листья в рот, набивая щеки, и в итоге вовсе кладу вилку в тарелку, поставив локти на стол, а ладони сцепив в замок. С улыбкой, скрывающей раздражения из-за своей слепоты, смотрю на взрослых, еле глотая еду:

— А когда всё, ну, — не могу выражаться правильно, мысли разбросаны по сознанию, и этот хаос мешает собраться. — Когда ваши отношения стали серьезнее?

— Приблизительно четыре года назад, — Лиллиан вспоминает с теплой улыбкой. — Твой отец впервые предложил «перейти на новый уровень», — показывает кавычки пальцами, слегка закатив глаза, и я бы посмеялась с этого, но не в данной ситуации.

И я не желаю останавливать свой процесс мышления, так как одна из неприятных догадок требует подтверждения:

— То есть я была в классе седьмом, верно? — улыбаюсь, начав потирать влажные ладони.

— Примерно, — отец не понимает, поэтому так спокоен. Он явно не хочет продолжать этот разговор, поэтому возвращается к старой, касающейся новой работы одного из друзей, которая так понравилась Лиллиан. Они оба даже не подозревают, насколько важной эта информация была бы для меня эти четыре года назад, ведь, черт, я догадываюсь. О’Брайен и шайка остальных упырей не замечали меня и моих друзей около двух лет, а потом резко привязались, как пиявки, высасывая все силы во время учебных часов, да и после занятий, если нам «счастливилось» встретить их вне стен школы. Четыре года назад мой отец и Лиллиан стали «ближе». Четыре года назад О’Брайен внезапно начал играть на нервах. Кулаком касаюсь губ, хмуро уставившись на парня, который всё еще переворачивает листья салата с таким видом, будто перед ним разложены человеческие кишки.

Выходит, он знал? Это многое объясняет, особенно то, с каким удовольствием он толкает меня капотом машины по велику, пока я спокойно жду зеленый свет на дороге. Или то, сколько клочков волос он выдернул еще в конце седьмого класса. Или постоянные подножки в коридоре, или неслучайные задевания локтем на физкультуре, или его излюбленное выливание таза с водой с подоконника на нас с друзьями, пока мы подметаем дорожку под окнами школы, или резкое открытие дверей, бьющих мне по лицу, или закрывающихся передо мной. Или частое приклеивание жвачек к волосам, из-за чего вынуждена собирать свои волосы, чтобы сберечь от нежелательной короткой стрижки. Или еще множество якобы безобидных махинаций по отношению ко мне, которые характеризуют его, как самого обычного задиру, а, оказывается, проблема куда глубже. Но, господи, нам ведь не пять лет, мне всё равно не понять, какие цели он преследует? Да, быть может, он по-детски обижен из-за развала семьи и винит в этом меня и моего отца, но это бессмысленно. Нет, правда, он же не ребенок.

Парень царапает дно тарелки вилкой, сдержанно вздыхая, когда его мать громко смеется. Хотя, о чем это я. Его поведение как раз характеризует его, как отсталого придурка. В любом случае, теперь мне еще больше плевать.

Мужчина начинает разливать вино себе и женщине, а та поглядывает на сына, как-то обеспокоенно улыбаясь:

— Может, у тебя найдется что-то для них? — кладет свои ладони на край стола. — Они уже взрослые.

Отец бросает на меня взгляд. Нет, я не пью, но, да, Боже, прямо сейчас заполни мою кружку с кроликами алкоголем, чтобы мне было проще уложить информацию в своей больной от простуды голове.

— У нас есть не такое спиртное, — мужчина с сомнением косится на женщину, которая кивает, так же считая, что нам стоит дать что-то полегче, поэтому мужчина ставит бутылку на стол:

— Сейчас принесу, — встает, а Лиллиан торопится за ним, шепча неловко:

— Мне в уборную, — отец только улыбается в ответ, положив ладонь ей на спину, после чего они выходят, оставляя меня наедине с собачьим дерьмом. Кхм, простите, с Диланом. Думаю, можно называть его просто Дилан.

Начинаю нервно ерзать на каком-то холодном стуле, невольно, совсем невольно складываю руки на груди, замечая, как тяжело находиться в тишине с человеком, которого мысленно молю держать рот закрытым. Вот тебе новость: я не могу терпеть, когда он говорит, а так же точно не выживу с ним в тишине. И мне бы очень хотелось развалиться на молекулы и частицы, чтобы раствориться в воздухе и уплыть к черту отсюда, но с таким же желанием мне хочется получить подтверждение своим мыслям. Именно поэтому набираю кислорода в легкие, растягивая грудную клетку, чтобы выдавить из себя достаточно равнодушный вопрос. Но рвение сбивается, когда парень шевелится, привстав со стула, и не трудно догадаться, к чему он тянется рукой. Берет бутылку вина, поднося к губам, и я закатываю глаза с раздражением, слушая, какие большие глотки он делает. Искоса наблюдаю за движением кадыка на шее, только сейчас посчитав странным то, что парень так и не снял кофту. На улице плюс двадцать, на кухне довольно тепло. Он там сжариться решил? Или это просто еще одно подтверждение тому, что этот тип точно поднялся ко мне из пекла Ада. Последняя догадка мне нравится.

— Так… — будь милой и доброй. Люди к тебе потянутся. Парень морщится, громко поставив бутылку на место, и садится обратно, раскинув ноги под столом. Вот оно. Он занимает естественную для его характера позу, свободную, наглую, теперь уже не пялится в тарелку, открыто смотря мне в глаза. А для кого был тот спектакль «Робкий парниша»? Для Лиллиан? В данный момент он точно является самим собой. Одного этого взгляда достаточно. Ничего не происходит, а он уже смотрит с насмешкой, готовясь словесно атаковать, поэтому беру себя в руки, не давая ему возможности заговорить первым:

— Так, ты знал? — одну руку опускаю, начав стучать пальцами по своему колену. Внимательно, довольно серьезно смотрю на парня, в глазах которого довольно пляшут черти. И почему-то уверена, что раздражен он так же сильно, как и я, просто скрывает за сжатыми губами.

Мне не нравится такое молчание, пробирающее до костей. Ничего толком не происходит, но я чувствую с его стороны неприятное, тянущее напряжение.

Будь доброй и милой.

— Поэтому ты начал меня доставать? — щурю веки, еле пуская смешок, ведь это крайне нелепо. — Глупо, как будто в этом есть моя вина и…

Кусочек огурца летит мне в щеку, заставив вздрогнуть. Взглядом цепляюсь за парня, приоткрыв с возмущением рот, так как не верю, что он реально сделал это. Смотрит на меня, стуча пальцами по краю тарелки. Не могу. Просто не могу принять тот факт, что его поведение…

Бросает лук мне в лицо, чем вынуждает прикрыть веки, кое-как выдохнув из себя злость:

— Слушай, они — взрослые. И им решать… — затыкаюсь, когда получаю в нос мятым листом салата. Моргаю, терплю. Будь милой, Райли. Сжимаю губы. Но процеживаю уже без фальшивой доброты: