Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша

Совершенно ясно, что Иван и Кавалеров ошибаются.

Ну и что же?

А конфликт?

А роман?

Ведь не на этом же построен конфликт, построен роман?

На этом.

Один из характернейших романов русской литературы построен на недоразумении.

Несостоявшаяся коллизия романа, несостоявшаяся трагедия заключаются в том, что ссора с веком возникает из-за того, что он упразднил нежность, любовь, благородные порывы, возмож-ность прославиться. Но, оказывается, что ничего подобного не произошло. В чем же трагедия?

Ведь недоразумение не может породить трагедию. Из недоразумения может получиться водевиль. Трагедия, о которой мы узнаем, возникает не из-за того, что герои не хотят толком понять друг друга, а из реальных жестоких и неминуемых столкновений человека с эпохой.

Это реальное жестокое и неминуемое столкновение в романе и есть трагедия.

Но столкновение происходит не на той теме, которая предлагается.

Предлагаются зависть, заговор чувств...

Все это оказалось не очень важным, не очень верным и очень скоро потерявшим значение.

Важным оказался конфликт значительный и точно написанный, конфликт подлинный, а не мнимый, и этот конфликт заключался в том, что при замещении одного общественного слоя другим гибнут люди, умирают концепции, рождаются концепции, разрушаются иллюзии, рождаются иллюзии.

Зависть же и заговор чувств - это лишь синонимы, лишь метафоры конфликта. Конфликт без синонимов и метафор и был бы такой: поэт и Толстяк. И чем дальше уходят реальные частности эпохи, тем меньшее значение имеют реальные частности спора, но не теряет значение конфликт человека и государства и не уходит в небытие конфликт поэта и общества.

В этом конфликте важно то, что Кавалеров умен, талантлив и значителен. Важно то, что в другую эпоху он мог бы сделать многое, что в другую эпоху главным были бы не все раздавившие Толстяки, а сдерживающая разнузданные инстинкты диктатуры оппозиция, что разные эпохи ищут в людях разные качества, и, если в эпоху разнузданных инстинктов диктатуры Кавалеров пьяница и куплетист, то, может быть, в Риме он был бы Брутом или Периклесом в Афинах. Ведь тот, рожденный в оковах, кого поэт видел Брутом и Периклесом, был тоже осмеян, освистан, ошельмован, объявлен безумцем. Кавалеров талантлив и умен. Если бы он был бездарен, то не было бы конфликта и не было бы романа. Если он только завистник, то социальная драма разрушается и начинается физиологический очерк, быт, нравы, характеры, случаи из жизни.

Настоящий конфликт это, конечно, такой: "поэт и толпа".

Но, конечно, Олеша не может решиться на этакое дело. Поэтому он немножко улучшает толпу и немножко ухудшает поэта. В результате означенных мероприятий конфликт тоже становится немножко меньше.

Но это не всегда хорошо получается.

Иногда даже получается совсем не то, что хочет писатель.

Например, писатель хочет показать, какой мерзавец отрицательный герой Кавалеров, а показывает, какой мерзавец положительный герой Бабичев.

Сначала все идет хорошо.

Конечно, чего ждать от человека (т. е. Кавалерова), который не только оклеветал своего благодетеля (т. е. Бабичева), но даже бросил тень на честь девицы?

От такого человека ничего хорошего ждать нельзя.

И прекрасно. Ведь именно это и нужно было, чтобы книга, наконец, стала художественной.

Но потом оказывается, что все не так замечательно, как хотелось бы и, несомненно, могло быть.

И вот уже в драме "Заговор чувств", сделанной Ю. Oлешей по роману "Зависть", упомянутый благодетель действительно соблазняет указанную девицу, оставаясь при этом совершенно положительным.

Позвольте, но в таком случае Кавалеров, высказывающий в романе предположение, что "Андрей Петрович успеет побаловаться Валей в достаточной степени...", вовсе не оклеветал положительного благодетеля и не был уж так далек от истины?

В романе баловства не было. Чего не было, того не было.

Но уже был человек, который мог побаловаться.

Для того чтобы уклониться от всех этих конфликтов, социальных драм, навязших в зубах мировых катастроф, из-за которых всегда возникает ряд дополнительных трудностей, больше того - вообще вся жизнь утрачивает свое подкупающее обаяние, люди сочиняют утешительные концепции.

Про Юрия Олешу сочинили такую.

Зачем конфликты, социальные драмы и мировые катастрофы?

В самом деле?

Мы же знаем, что ничего подобного не было.

То есть было, но при чем здесь Олеша?

Никаких социальных драм и мировых катастроф. Жизнь и так необыкновенно сложна. А эти драмы так мешают, так мешают жить и издаваться часто и большими тиражами.

Все, все выглядело совершенно иначе.

Добрые дяди с безупречной репутацией из дружбы к Олеше, с мягкой улыбкой разбивая стекла, уверяют, что их приятель никогда в жизни даже не произнес слова "конфликт", а так называемые "мировые катастрофы" вообще были вне его поля зрения.

Юрий Карлович, будучи легко ранимым человеком, совсем не собирался писать о конфликтах и катастрофах и еще Бог знает о чем, а просто, без всяких хитростей или жульничества скромно хотел к уже имеющимся произведениям мировой литературы на разные темы прибавить нечто свое. В самом деле, отчего бы к великим произведениям о грандиозных человеческих страстях - любви, ненависти, честолюбии, алчности - не прибавить художественное изображение зависти? Ну, как у Шекспира о честолюбии или там у Мольера о скупости. Пушкин, Бальзак. Понятно? А Олеша о зависти. Потому что о зависти, в общем, никто толком не написал, хотя некоторые (Эсхил, Тассо, Диккенс, Лев Толстой) крутились где-то совсем рядом. Действительно, почему бы не прибавить? Я тоже часто подумывал об этом. Но едва я успел об этом подумать, как лучший знаток жизни и творчества Юрия Олеши Л. Славин сразу сказал: "К мировым произведениям о больших страстях - о ревности, о честолюбии, о любви, о скупости Олеша захотел прибавить поэтическое исследование зависти. Вскрыть не только его психологические, но и общественные корни". Сказано - сделано. Захотел и прибавил. "Мне кажется, продолжает Славин, - что это ему удалось на очень высоком уровне ". В самом деле, Юрий Олеша берет и прибавляет к великим произведениям о великих страстях произведение о зависти. Не только Л. Славин, но и многие другие находят, что у него это тоже хорошо получилось. И сам Олеша был не плохого мнения о себе. "У меня есть убеждение, - потупившись, как-то шепнул он, что я написал книгу ("Зависть"), которая будет жить века". И потом уже громче добавил: "У меня сохранился ее черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества". И снова потупившись: "Вот как я говорю о себе"1.

Именно потому, что в произведении есть невыдуманный конфликт, писатель может подвергнуть своего героя всяческим испытаниям - на крепость, на стойкость. Но, обеспокоенный натиском противников Кавалерова, автор начинает подыгрывать победителям. Он придумывает своему герою толстый нос, пиджак с оборванными пуговицами и душевную нечистоплотность. Для того чтобы показать недоброкачественность идеологии Николая Кавалерова, писатель устраивает ему моральное разложение.

Все это уступки, боязнь серьезного спора, попытка ускользнуть.

Но в произведении есть невыдуманный конфликт, и трагизм романа в том, что герой не может проявить своего ума, таланта и значительности в обстоятельствах, созданных Бабичевым.

Кавалеров не может стать героем бабичевского времени.

Пристально и тревожно всматривается поэт в проносящуюся мимо, лязгающую железом историю.

"...глаза, - говорит поэт, - единственное, что у меня есть. Одни глаза. Больше ничего. Я все вижу"2.

1 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 161.