Сдается в наем
Шрифт:
Джон молчал. Насколько старше выглядел он теперь, чем каких-нибудь два месяца назад, когда она увидела его впервые, – на два года старше!
– Это жестоко оскорбило бы маму, – сказал он.
Флёр отняла руку.
– Ты должен сделать выбор.
Джон соскользнул со стола и встал перед ней на колени.
– Но почему не сказать им? Они не могут помешать нам, Флёр!
– Могут! Говорю тебе – могут!
– Каким образом?
– Мы от них в полной зависимости. Начнутся денежные стеснения и всякие другие. Я не из терпеливых, Джон.
– Но это значит обмануть их.
Флёр встала.
– Ты
Джон силой заставил её снова сесть. Она продолжала торопливо:
– Я всё обдумала. Мы должны поехать в Шотландию. Когда мы поженимся, они скоро примирятся. С фактами люди всегда примиряются. Неужели ты не понимаешь, Джон?
– Но так жестоко оскорбить их! Так он скорей готов оскорбить её, чем своих родителей!
60
«Иль он судьбы своей боится…» – Строка из стихотворения шотландца Монтроза (1612—1650).
– Хорошо. Пусти меня!
Джон встал и заслонил спиною дверь.
– Должно быть, ты права, – медленно проговорил он, – но я хочу подумать.
Она видела, что чувства в нём кипят, он им мучительно ищет выражения, но не захотела ему помочь. Она в этот миг ненавидела себя и почти ненавидела его. Почему он предоставляет ей одной защищать их любовь? Это нечестно. А потом она увидела его глаза, полные обожания и отчаяния.
– Не смотри так. Я только не хочу терять тебя, Джон.
– Ты не можешь потерять меня, пока ты меня любишь.
– О нет, могу.
Джон положил руки ей на плечи.
– Флёр, ты что-то узнала и не говоришь мне.
Вот он, прямой вопрос, которого она боялась! Она посмотрела ему в глаза и ответила:
– Нет, – сожгла корабли. Лишь бы получить его. Он простит ей ложь. И, обвив его шею руками, она его поцеловала в губы. Выиграла! Она почувствовала это по биению его сердца на своей груди, по тому, как закрылись его глаза. – Я хочу обеспечить. Обеспечит! «, – шептала она. – Обещай.
Джон не отвечал. На лице его лежала тишина предельного смятения. Наконец он сказал:
– Это всё равно что дать им пощёчину. Я должен немного подумать. Правда, Флёр, должен.
Флёр выскользнула из его объятий.
– Ах так! Хорошо.
И внезапно она разразилась слезами разочарования, стыда и чрезмерного напряжения. Последовало пять остро несчастных минут. Раскаянию и нежности Джона не было границ; но он не дал обещания. Она хотела крикнуть: «Отлично! Раз ты недостаточно любишь меня, прощай!» – но не смела. С детства привыкшая к своеволию, она была ошеломлена отпором со стороны такого юного, нежного и преданного существа. Хотела оттолкнуть его прочь от себя, испытать, как подействует на него гнев и холод, – и не смела. Сознание, что она замышляла толкнуть его вслепую на непоправимое, ослабляло искренность обиды, искренность страсти; и даже в свои поцелуи она не смогла вложить столько обольстительности, сколько хотела. Это бурное маленькое столкновение окончилось, ничего не разрешив.
– Не выпьете ли чаю, gnadiges Fraulein?
Оттолкнув от себя Джона, она крикнула:
– Нет, нет,
благодарю вас! Я сейчас ухожу.И, прежде чем он успел её остановить, ушла.
Она шла крадучись, отирая горевшие пятнистым румянцем щеки, испуганная, разгневанная, донельзя несчастная. Так сильно разволновала она Джона и всё-таки ни о чём не договорилась, не добилась от него обещания. Но чем темней, чем ненадёжней казалось будущее, тем упорней «воля к обладанию» впивалась щупальцами в плоть её сердца, как притаившийся клещ.
На Грин-стрит никого не было дома. Уинифрид пошла с Имоджин смотреть пьесу, которую одни находили аллегорической, другие – «очень, понимаете, возбуждающей». Уинифрид и Имоджин соблазнились отзывом «других». Флёр поехала на вокзал. Ветер дышал в окно вагона запахом поздних покосов и кирпичных заводов Вест-Дрэйтона, овевал её неостывшие щёки. Ещё недавно казалось, что так легко сорвать цветы, а теперь они были все в шипах и колючках. Но тем прекрасней и желанней был для её упрямого сердца золотой цветок, вплетённый в венок из терновника.
IX. ПОЗДНО ЖАЛЕТЬ
Прибыв домой, Флёр, как ни была она поглощена своими переживаниями, не могла не почувствовать странности царившей вокруг атмосферы. Мать была мрачна и неприступна; отец удалился в теплицу размышлять о жизни. Оба точно воды в рот набрали. «Это из-за меня? – думала Флёр. – Или из-за Профона?» Матери она сказала:
– Что случилось с папой?
Мать в ответ пожала плечами.
У отца спросила:
– Что случилось с мамой?
– Что случилось? А что с ней может случиться? – ответил Сомс и вонзил в неё острый взгляд.
– Кстати, – уронила Флёр, – мсье Профон отправляется в «маленькое» плаванье на своей яхте, к островам Океании.
Сомс рассматривал лозу, на которой не росло ни единой виноградинки.
– Неудачный виноград, – сказал он. – Ко мне приходил молодой Монт. Он просил меня кое о чём касательно тебя.
– А-а! Как он тебе нравится, папа?
– Он… он продукт времени, как вся нынешняя молодёжь.
– А ты чем был в его возрасте, папа?
Сомс хмуро улыбнулся.
– Мы занимались делом, а не всякой ерундой – аэропланами, автомобилями, ухаживаниями.
– А ты никогда не ухаживал?
Она избегала смотреть на него, но видела его достаточно хорошо. Бледное лицо его залила краска, брови, в которых чернота ещё мешалась с сединою, стянулись в одну черту.
– Для волокитства у меня не было ни времени, ни наклонности.
– Ты, может быть, знал большую страсть?
Сомс пристально посмотрел на неё.
– Да, если хочешь, и ничего хорошего она мне не дала!
Он отошёл, шагая вдоль труб водяного отопления. Флёр молча семенила за ним.
– Расскажи мне об этом, папа!
– Что тебя может интересовать в таких вещах в твоём возрасте?
– Она жива?
Он кивнул головой.
– И замужем?
– Да.
– Мать Джона Форсайта, правда? И она была твоею первой женой?
Флёр сказала это по наитию. Несомненно, причиной его сопротивления был страх, как бы дочь не узнала о той давнишней ране, нанесённой его гордости. Но она сама испугалась своих слов. Этот старый и такой спокойный человек передёрнулся, точно обожжённый хлыстом, и острая нота боли прозвучала в его голосе: