Сделано в Швеции-2. Брат за брата
Шрифт:
Еще несколько метров.
К серой, мерзкой, семиметровой высоты бетонной стене. К тем, кто стоит по ту сторону и ждет. Объятия – тело уже ощущает их. Крепкие горячие объятия. Так они всегда встречали друг друга. Его братья, Феликс и Винсент.
Шесть лет в этом мире.
Дорога на свободу, к семье, что пришла к тому, кто пока еще в тюрьме.
Он сделал еще несколько шагов. Что-то не так.
Феликс – вот он, посредине, словно пограничник между двумя островами, они столько лет не виделись, но это он – темные волосы, широкие плечи. А слева от него – рыжевато-светлые
Ворота широко раскрылись, их негромкий скрип прекратился; они снова начали закрываться, когда он сделал первые шаги за ограду, повернувшись спиной к тому, что оставлял навсегда.
Сначала обнять маму. Какая же она маленькая в его объятиях.
– Мамочка, спасибо за одежду.
– Как я рада, Лео, просто безумно рада, что ты здесь.
Они постояли обнявшись. Обниматься на свободе – совсем другое чувство. Теперь не только она отдавала силу; теперь он тоже отдавал силу.
Потом – Феликс.
– Как же я рад!
Медвежьи объятия. Как всегда.
– Я тоже, братишка.
Потом… Лео повернулся раз, другой, поискал взглядом на парковке.
– А Винсент где?
– Он… работает. Не смог выбраться.
– Шесть лет, Феликс, и – не смог выбраться?
– Какой-то сложный клиент. Сам знаешь, как это бывает.
Остался еще один. Отец. Стоит, протянув вперед руки. Он, никогда никого не обнимавший, увидел, как это делают другие.
– Лео, сынок.
– Ты? Вот не думал… что ты приедешь.
Руки – все так же протянуты.
Иван сделал последний шаг и обнял его.
– Если смог измениться я, Лео, сможешь измениться и ты.
Объятия через силу. Отец прошептал эти слова. И сказал еще раз, громче.
– Если смог измениться я, то сможешь и ты.
– Папа, что за чушь ты несешь?
Две вытянутые руки обернулись двумя поднятыми вверх пальцами.
– Два года, сынок.
– Что «два года»?
– Два года, как я завязал. Ни единой капли.
Объятия. От отца совсем не пахнет. Его всегдашний слабый запах красного вина исчез.
– Лео, послушай-ка, мы теперь…
– Потом.
– Потом?
– Папа, мне некогда.
– Но ты же вышел!
– Именно. Надо кое-что утрясти.
Отец не двигался с места.
– Послушай, Лео, я ж ни черта не знал, что Феликс и… она приедут, я заказал столик, но только для нас двоих, ты и я, обед в твою честь, нам надо поговорить…
– Вечером.
Ни капли?
Лео изучал отца – он не был уверен, что это его успокоило. Когда они виделись в последний раз, отец тоже не пил, Лео потребовал, чтобы Иван перед ограблением был трезвым.
И все равно все полетело к чертям собачьим.
Так что в ближайшее время надо держать отца на расстоянии. Не отталкивать его. Но и не пробуждать в нем отцовский инстинкт, который иногда вдруг проявляет себя.
– Ты сказал – вечером?
– Да. Вечером увидимся. До вечера мне… надо кое-что сделать. Окей?
Лео, уходя из-под разочарованного взгляда, прошел мимо маленького грязного «сааба», на который указал ему отец, предложив подвезти, зашагал
прочь от стены, от тюремных ворот и дней, проведенных в заключении. Он направляется в другое место.К шоссе в нескольких милях к юго-западу от Стокгольма.
К совершенно обычной придорожной стоянке.
Чтобы похоронить прошлое, а потом – вернуть себе то, чего не существует.
Ему бы чувствовать себя счастливым, всю дорогу, самым нутром. Свободен. После шести лет он волен наконец делать все, что хочет, даже остановить машину и отлить ровно тогда, когда пожелает. Но он не ожидал такой компании там, у ворот. Три человека, да. Мама, Феликс. Все правильно. Однако третьим должен был быть не отец. Какой-то сложный клиент. Сегодня, когда после стольких лет Винсент мог наконец встретиться со старшим братом?
Лео направлялся на юг, через Стокгольм, которого так давно не видел. Мимо съездов, ведущих в пригороды, в Вестерторп, Фруэнген, Бредэнг. Оказавшись там, где старая дорога тянется параллельно новой, он невольно повернул голову на промельк леса, где вечер за вечером лежал на мохе, среди жужжащих комаров, следя за военным проверяющим. В дни, когда он был еще невидимкой без записи в реестре судимостей. Когда у него не было уголовных знакомых ни в пределах, ни за пределами тюремных стен. Когда он опустошил военный склад, двести двадцать один автомат, – и остался незамеченным.
Теперь они знали, кто он.
Теперь ему придется думать и действовать по-новому.
Долгая дорога через леса и поля, которые, казалось, никогда не кончатся, вид, не ограниченный дверями камер и бетонными стенами с двойной, бритвенной остроты колючей проволокой. Лео миновал Салек, Рённинге и помахал съезду на Халль… Халль, самая суровая шведская тюрьма, не считая Кумлы, место, в котором он побывал в общей сложности трижды, пока отсиживал срок. Так работала система: ярко-синие машины без опознавательных знаков уезжали на рассвете, чтобы заключенный не узнал, каким будет следующий день, не успел завязать знакомства. Лео был фактором риска с высоким уровнем опасности. Если человек может пробраться на склад оружия, то сумеет и выбраться из тюремной камеры.
Мост Сёдертелье. Он и забыл, каким прекрасным может оказаться такая простая вещь, как автодорожный мост и вид на канал под ним. Узкий съезд направо, на Е-20, шоссе, оканчивающееся где-то на западном побережье Швеции, оно ведет прямо к морю, открывающему дорогу в остальной мир. Так далеко ему не надо, пока не надо; он затормозил у щита, на котором было обозначено расстояние до Эребру и Стренгнэса, потом еще раз притормозил возле следующего, поменьше, синего с черным, с изображением скамейки под елкой и цифрой три. Придорожная стоянка и его первая промежуточная цель.
Длинная фура с польскими номерами. Два туалета. Несколько скамеек, рядом – урны.
Все.
Здесь его склад, здесь он устроил тайник.
Стоянка на большом шоссе, малолюдная – ни киоска, ни автозаправки. После долгого тюремного срока такие места кажутся одинаковыми.
Он заглушил мотор прокатной машины и вылез под солнечные лучи, зевнул, потянулся, огляделся. Один-единственный человек. Жидкие волосы, неопрятная борода, в углу рта – сигарета без фильтра. Шофер. Всю жизнь – за пухлым рулем большегрузных машин.