Сделай это нежно

С нами был рядовой Абдуллаев. Почему он Абдуллаев – бог его знает, ведь он был из-под Чернигова. Такой себе… Петя Абдуллаев. Он ждал почту больше всех. Когда его забирали, он знал, что его девушка беременна. Теперь она должна была родить. Как раз в эти дни. А мы лежали на этом проклятом плато третью неделю без вестей. Абдуллаев все время говорил о сыне. Всем надоел. Внизу, в ущелье, валялись пустые банки из-под консервов и… мертвые – свои и чужие. Порой мы постреливали в воронов или тупо наблюдали за тем, во что они превращают человеческие тела.

Бэтээры появились в начале четвертой недели.

У нас был неписаный закон: кто увидит караван первым – тому все сбрасываются по одной сигарете. Конечно, первым увидел караван тот пацан Абдуллаев… Он словно обезумел, пришлось силой прижимать его к земле, ведь стреляли же. Мы набросали ему в пилотку кучу сигарет и стали наблюдать, как продвигается караван. Должно было пройти не меньше трех часов, пока он будет здесь. За это время Абдуллаев выкурил все сигареты и, как собака, изгрыз свой кожаный напульсник… На расстоянии в получасе езды «духи» начали прицельно обстреливать караван. Мы отвечали тем же. Мы забыли следить за Абдуллаевым. А он поднялся и как полоумный бросился вниз по тропе.

…Ему разнесли голову в один миг. Он покатился в ущелье, оставляя за собой кровавый след.

Потом все кончилось. Мы встретили караван. Я получил письмо Абдуллаева и прочитал его раньше, чем взялся за свое. Прочитал, что его девушка сделала аборт и вышла замуж… Она не просила прощения, а просто констатировала факт. Тогда я начал спускаться в ущелье. Слышал свист пуль. И своих, и чужих. И – ругательства. На своем и на чужом языке. Я спустился до самого низа. Абдуллаев лежал, глядя в небо единственным уцелевшим глазом, и… улыбался. Он знал, что у него родится сын. Тогда я поклялся: если вернусь, стану служить Господу. И… людям.

…Беременная вскрикнула. И родила мальчика.

Вечерело. Над маршруткой взошла первая звезда.

Во всем виноват Кортасар

Сделай это нежно

Случай был подходящий: баржа стояла в море.

Было уже довольно темно и посетителей в ресторанчике на воде, с этой стороны баржи, не было. Еще пару часов назад я выбрал столик, расположенный у самого края борта.

Мы сидели в темноте при мерцающем свете свечи. Я понимал – еще несколько минут, и над нами зажгутся гирлянды цветных фонариков, поэтому нужно действовать! Наша оживленная беседа – ни о чем – понемногу сошла на нет.

Мы сидели молча, наблюдая за тем, как внизу, в темных волнах, дрожат размытые блики прибрежных огней.

Я смотрел на ее пальцы, которые поглаживали тонкую ножку хрустального бокала с вином. Это были механические движения, которые подсказывали мне: сделай это так же – механически. Так, как было задумано. Что я должен был сделать?

Одно незаметное движение – достать пистолет с глушителем. Второе заметное, но короткое: прямой выстрел в сердце, третье произойдет автоматически: тело полетит в море.

Волны сразу затянут его под дно баржи. И – все. Конец.

Все это произойдет так быстро, что официант, который придет со счетом, не удивится, что кто-то из двоих вышел первым. Его это не касается. Итак…

Я смотрел на ее тонкие пальцы…

Они двигались, браслет на запястье поблескивал красными отсветами, которые порождались мерцанием свечи. И я подумал, что хочу провести с ней еще одну ночь. Еще одну. Последнюю. А уже завтра можно будет сделать все именно так, как я себе представляю. Ведь место и время подходящие. Осенью на этом курорте мало свидетелей.

Я оторвал взгляд от ее пальцев, движение которых так заворожило и затормозило меня. Я знал, что мне не следует смотреть в ее лицо, но раз уж решил перенести дело на завтра, то теперь – можно. Она смотрела на меня со своей обычной улыбкой, в темноте ее лицо показалось мне как всегда прекрасным и бесстрашным.

Я глотнул воздух и улыбнулся в ответ. Почувствовал, как больно дался мне этот глоток: с некоторых пор в моем горле постоянно стояло лезвие – не продохнуть…

Над нами зажглись цветные огоньки, внутри баржи заиграла музыка.

– На чем мы остановились? – сказала она.

Мгновение с тремя движениями, которые так четко появились в моей голове, было упущено. Из-за моей нерешительности. И если бы я решился проделать их сейчас, это было бы нечестно по отношению к ней.

– Мы говорили о…

Я не помню, о чем мы говорили.

Последние пять минут я был слишком далеко от нее.

– Не напрягайся, – сказала она, заметив мою растерянность. – Хороший сегодня вечер, хоть и осенний…

Я боялся одного: чтобы она вдруг не спросила, о чем я думал.

– Да, хороший вечер, – кивнул я ей в ответ и продолжил, чтобы не молчать: – Но становится прохладно. Пойдем в гостиницу.

Она встала, сбрасывая с себя на стул плед, которым укутывали посетителей, сидевших на палубе.

– Я только расплачусь, – добавил я, роясь в кармане пиджака в поисках денег, которые никогда не носил в кошельке или портмоне.

– Хорошо. Я подожду там, – она кивнула на набережную и пошла к выходу.

Я остался сидеть за столиком, отсчитывая купюры, и подумал, что именно так должно было произойти: один остался – другой ушел. Ничего особенного, так бывает с семейными парами, если они десять лет прожили вместе.

Все было бы точно так же, как сейчас, когда она вышла на набережную по матросскому трапу. Только тогда все было бы позади.

И мне не пришлось бы снова и снова думать о завтрашнем дне… А если не получится – о послезавтрашнем. И после-послезавтрашнем. Но тогда я бы не думал и об этой ночи, которую хочу провести с ней еще. Последней. Или – предпоследней. Или пред-предпоследней.

Я положил под хрустальную пепельницу несколько купюр и решил не торопиться. Знал, что она подождет и тоже не будет переживать по поводу моего отсутствия.

В последнее время, которое растянулось в несколько бесконечно долгих месяцев, мы, не сговариваясь, любили побыть наедине перед тем, как вновь сойтись вместе и легкомысленно спросить друг друга: «Ну, куда дальше?» или «Ударим по горячему пуншу?» Но перед этими фразами нам нужно было немного подышать воздухом наедине с собой. Совсем немного. Чтобы собраться с духом.

Я закурил, глядя на цветные огни, которых стало больше в уже черной ночной воде.

Моя нерешительность раздражала меня. Я давно отучил себя от сентиментальных мыслей о том, что ей будет больно. В данном случае это были никому не нужные эмоции.