Сделай это нежно
Шрифт:
Княгиня была в отчаянии. Что происходит? Ведь всем она помогала и платила хорошо, знала их семьи, детей нянчила – и вдруг такое предательство!
С недоверием слушала она и рассказы сына Владимира, который все чаще говорил о «новых временах», о необходимости отъезда.
– Об этом не может идти и речи! – отвечала строго. – Еще не достроена школа!
Не боялась Мария Григорьевна еще и потому, что неоднократно принимала у себя и красноармейцев, топила для них баню, кормила, а по вечерам даже устраивала концерты: то пианиста пригласит, то скрипача. Слушают красноармейцы,
И «власть» княгиню не трогала – из дворца не выселяла, визитами не беспокоила.
В городе все помнили ее добрые дела. И она надеялась, что как-то все наладится.
…Зима 1920 года выдалась тревожной.
Городок поочередно занимали разные войска – Петлюра, белополяки, Красная армия. Всем надо было есть, спать, мыться, лечиться. Люди есть люди…
Наконец установилась власть – город заняли войска красных. На этот раз у семьи Щербатовых было конфисковано имущество. Земли, винокурни, сахарный завод, табачная фабрика перешли в другие руки, пришли в упадок.
Княгине выделили сорок десятин земли, на которой местные крестьяне выращивали овощи и относили во дворец – «матушке», как привыкли называть хозяйку.
Январь выдался особенно суровым. Вечерами в одной из комнат дворца теплилась свеча, там собирались и грелись все домашние – сама Мария Григорьевна, Сандра, Владимир да еще и давняя подруга княгини – Мария Левкович. Молча сидели вокруг самовара, пили чай. И так же молча расходились по своим холодным комнатам, ложились, не раздеваясь…
…Самогон закончился.
Десяток красноармейцев, сморенных спиртом и холодом, покатом улеглись на полу флигеля. Не спалось лишь троим. Андрюха Лесовой, местный дебошир, который недавно записался в ряды армии – такому ведро спирта дай, все мало будет! – собрал вокруг себя единомышленников.
– А что, братцы, у Щербатихи, небось, много водки стоит в погребах!
– Да откуда же! Мы еще в прошлый раз все выгребли! Да и винокурню у нее конфисковали!
– Ну и что? – не унимался Андрюха. – У нее, небось, запасов – на сто лет вперед! Может, сходим, пощекочем старую ведьму?
– Страшно… Княгиня – барыня уважаемая. Я когда маленький был, каждый год ходил во дворец – за подарком!
– А мы с отцом у нее на лесопилке работали. Каждый день – горячие обеды, мясо… Борщ с грибами, эх…
– Да они поди и нынче вареники наминают! – вскинулся Андрюха. – А мы тут с голодухи пухнем! Ну-ка, вставай-поднимайся! Тоже мне – нашлись защитники хреновы! Айда к старухе на ужин! Теперя – наше время! Не откажет.
Молча шли сквозь заснеженный сад.
Вокруг – ни души, только в нижней комнате дворца теплился огонек.
Подошли к двери. Постучали.
Сначала тихо, робко – еще крепко хранилась память о былом величии господ.
Потом – настойчиво, злобно: к черту этих народных кровопийц!
– Мы теперя хозяева! Открывай! – кричал Андрюха.
И ночь разносила эхом голоса его товарищей:
– Открывай! Мы теперя здесь…
А в комнате над столом замерли темные фигуры, не зная, что делать.
– Ну, вот вам и новая
власть, – сказал Владимир. – Дождались. Бежим отсюда – черным ходом…Княгиня пожала плечами:
– Нам бояться нечего, сынок, мы – женщины. А вот ты иди от греха подальше, а то в солдаты заберут. Спрячешься у лесничего – он твой молочный брат, не выдаст. Утром вернешься. А мы здесь как-то уж уладим…
Накинув кожух и схватив в руки узелок, Владимир выскочил в ночь.
Услышал за спиной, как мать пошла открывать дверь, и побежал к молочному брату. Может, утром помощь понадобится, тот с властью на короткой ноге…
– Почему так поздно, господа солдаты? – строго спросила Мария, придерживая дверь рукой.
Три тени робко отступили.
Слишком величественный вид был у этой старой женщины.
Но Андрюха быстро совладал со своим прежним страхом перед хозяевами:
– Господ сейчас нет! Мы все теперя равны. Поэтому пришли к вам на ужин, потому что кишки урчат…
– Что ж, пожалуйста, – пропустила она их в дом. – Только ужинать у нас нечем.
Трое вошли во дворец.
Когда-то они уже бывали здесь: в детстве – на рождественских праздниках, в юности приходили то за мукой, которую хозяева бедным раздавали, то просто так – на красоту поглядеть.
И вот теперь их распирало от гордости: все это теперь им принадлежит!
Вошли в зал, осмотрелись.
За столом – две женщины, самовар холодный, водки нет. Перерыли весь погреб – нету!
– Что-то еще, господа? – с издевкой спрашивает молодая княгиня, красивая, как с картинки, что на стене висит.
– Ночь на дворе. Прошу покинуть дом, – говорит старуха.
– А вы нас проводите! – скалится Андрюха, подмигивая своим товарищам. – А ну, вперед!
Мария Григорьевна бросила последний взгляд на портрет своей прабабки, поймала ее улыбку: «Построен твой дворец. Построен. Больше тебе здесь нечего делать…»
Молча вышли женщины в заснеженный парк.
Мария Григорьевна вглядывалась в филигранные узоры ландшафта: действительно, больше делать нечего – все выглядит безупречно, все сделано на совесть, на века.
Но… для кого? Куда их ведут?
«Будешь жить, пока строишь…» – вспомнились слова Дамиры.
Мария Григорьевна взяла под одну руку дочь, второй подхватила старушку Левкович.
Не оглядываясь, медленно пошли по аллее.
А потом раздались три выстрела…
…В это же время в хижине на окраине леса молочный брат князя Владимира занес над ним, заснувшим с дороги мертвым сном, охотничий кинжал.
А потом хищно развернул узелок.
Долго рылся.
Искал золото, бриллианты, деньги.
Ничего из этого в княжеском узелке не было – только одна рубашка и пара кружевных носовых платков…
…Многое помнит «маленький Версаль» в Немирове.
Запустение, пожары, топот красноармейских сапог, свист немецких снарядов, взволнованные речи реставраторов, развеселые песни и танцы курортников.
Но каждую ночь поблескивает где-то внутри мерцающее сердечко свечи.