Сделай это
Шрифт:
Я вытянула руку. Слишком много было слов. Пчелы не должны говорить. Это бессмысленно. Где я?
— Где? Ох, — простонала я, потому что все еще болело, даже после сна. Моя рука нащупала что-то. Или что-то нашло мою руку. И оно было теплым. А я замерзала. Я вздохнула. Тепло коснулось моей щеки, и я прижалась к нему, желая большего.
— Так холодно, — сказала я теплу.
А потом тепло ответило, низко и мягко:
— Я не знаю, что делать.
Я схватилась за тепло, удерживающее мое лицо, и попросила:
— Ещё.
Потом тепло ушло, несмотря на то, что я пыталась его удержать. Мимо меня пронеслось
— Холодно, — сказала я.
Я сглотнула, но мне стало хуже, а не лучше. Я ненавидела это. Я хотела, чтобы все закончилось. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
— Пожалуйста.
— Я здесь, милая. Подожди.
Мир перевернулся, наклонился вбок, сломался. И он обнял меня, взяв меня с собой, но вместо того, чтобы умереть, я почувствовала тепло, твердое и сильное. Я схватило его, желая оказаться внутри него, чтобы перестать дрожать, чтобы все прошло.
Это было солнце, и оно держало меня в своих объятиях, называло по имени, касалось меня от макушки до пяток. Я заснула, убаюканная в небе, в руках звезды.
***
В следующий раз, когда я проснулась, голова у меня была достаточно ясной, чтобы понять — я больна. Мне пришлось дышать носом, потому что горло слишком сильно отекло и было слишком чувствительным, чтобы выдержать прохождение воздуха через него. Мышцы болели, а желудок казался опустошенным. Мне всё ещё было холодно, но при этом я не замёрзла. Растаяла. Сон снова звал меня. Я все еще так устала.
Но знала, что это значило.
Я всё-таки подхватила мононуклеоз.
И это значило, что я должна сказать Гаррику. Но это могло подождать, пока голова не перестанет трещать, легкие не заполнятся, а горло не перестанет гореть. Когда температура спадёт, я позвоню ему.
Я передвинулась, желая, чтобы мои колени, локти и плечи просто перестали существовать, потому что сейчас они были только болью. А потом я поняла, что сплю, это жар изменил мой мозг, потому что Гаррик был здесь, подо мной, его голая грудь — моя подушка. Эта лихорадка была жестокой. Но я знала, что всё это только потому, что я думала о нем. Вероятно, я все еще спала.
У него были открыты глаза, которые смотрели на меня, не говорили, а просто смотрели. Это не может быть правдой.
— Жаль, что это не реально, — прохныкала я прежде, чем снова сдаться.
Спать.
Спать.
***
Когда я проснулась снова, озноб прекратился, я была одна. Хотя и знала, что это был сон, я уткнулась лицом в подушку, желая, чтобы это было не так.
Я не замечала до сих пор или, возможно, просто не признавалась в этом, но даже сейчас я влюблялась в Гаррика. Может, я никогда и не переставала. Каждое воспоминание и фантазия заставляли меня больше желать его. Несмотря на то, что я всё ещё была истощена, в этот раз мне пришлось постараться, чтобы уснуть.
— Блисс, просыпайся.
И секунды не прошло. Должно быть, это сон.
— Тебе нужно попить. Просыпайся.
Я попыталась отвернуться, забраться в сон поглубже, но что-то потянуло меня, и я села против своей воли. Что-то держало меня за спину, не давая лечь, так что
вместо этого я наклонилась в сторону.Моя голова уперлась во что-то твёрдое. Я не лежала, но почти. Я закрыла глаза.
— О, нет, не спи. Сначала попей. Потом можешь поспать.
Я спала. По крайней мере, я так думала. Должно быть, это сон, потому что из ниоткуда у меня в руках появилась чашка. Она была тёплой, почти такой же тёплой, как руки, обнимающие меня.
Пахло замечательно, и я позволила чашке приблизиться к своим губам.
Суп.
Наверно, куриная лапша. На вкус соленая и теплая, но глотать слишком трудно. Я отодвинула чашку.
— Пожалуйста, милая. Я беспокоюсь о тебе. А мне не нравится беспокоиться о тебе.
Я знала эти слова, и это было жестоко для моего подсознания повторять мне их сейчас, когда он вообще больше не беспокоился. Я подняла взгляд, и вот он, еще более совершенный в моем сне, чем в реальной жизни. Он был солнцем. Он всегда был солнцем, сияющим и искрящимся.
Это было слишком. Мне было больно снаружи и внутри.
— Я скучаю по тебе, — сказала я солнцу. — Я была такой глупой. А теперь я потеряла свет.
Он не сказал мне, что тоже скучал. И не сказал ничего из того, что мне хотелось услышать от него. Он произнес:
— Попей, Блисс. Мы поговорим, когда ты поправишься.
Я сделала так, как он сказал, потому что слишком устала бороться, слишком устала от встречи с нереальным. Медленно я сделала глоток, откинув голову назад и позволив жидкости скользить по горлу, чтобы не нужно было сильно напрягаться при глотании. Выпив половину чашки, я больше не могла. Я отодвинула ее, и он позволил мне это.
— А теперь можешь поспать. Спи, милая.
Я упала на подушки, но меня обхватило что-то еще, наверно, страх. Я боялась потерять это... это пространство сна между мирами, где я ничего не разрушила. Может, следующими приедут Кейд или Келси. И на короткое время моя жизнь снова могла бы стать простой.
Воображаемый Гаррик дотронулся рукой до моего лба.
— Думаю, температура у тебя почти спала. Это хорошо. Утром тебе будет намного лучше.
Я нахмурилась.
— Значит, скоро мне нужно будет позвонить тебе.
— Позвонить мне?
— Чтобы сказать, что ты тоже можешь заболеть.
Он наклонил голову в сторону. Почему он не понимал?
— Не думаешь, что я уже знаю?
— Не ты. Ты не настоящий.
— Я не настоящий?
— Настоящий Гаррик не был бы здесь.
Я свернулась на подушке, желая, чтобы этот сон закончился. Он больше не был приятным. Не был настоящим. Мы никто друг для друга... больше никто.
Но воображаемый Гаррик остался, держа руку у меня в волосах, и я позволила себе поверить в это, еще ненадолго.
24
Около четырех часов утра я проснулась в луже пота. Мое тело прилипло к простыням, а лицо приклеилось к постели.
Думаю, пик лихорадки определенно миновал.
Я оперлась руками о постель, чтобы подняться, но мое чувство равновесия, должно быть, было выключено. Кровать казалась мне неустойчивой. Я потянулась назад и, нащупав лампу, легким щелчком включила свет. Затем, решив, что мне это снится, выключила его и снова включила.