Сделай первый шаг

Он ожидал, что она смутится. Атлас помнил девочку, которая всегда была слабой. Существующей где-то на задворках как фон. Всегда за спиной Филиппы. Тогда ей едва исполнилось восемнадцать, и она готова была распуститься в прекрасный цветок. Он знал это, хотя старался и не обращать внимания на двух глупо хихикающих девчонок, бродящих по огромной территории поместья.

Ее губы, пухлые и сочные, всегда манили его. Лекси была немного ниже Филиппы, и в ней била какая-то нервная энергия. Рядом с Филиппой, томной и непринужденной блондинкой, она всегда выглядела неловко.

Они были просто девочками. Тогда он это знал. Но сейчас, из-за стольких лет, проведенных в заключении, он словно попал в другую реальность.

Атлас ненавидел часть себя, которая все еще вспоминает ту привязанность, что он испытывал к бедной родственнице Ворсов. Маленькая церковная мышка, к которой семья относилась как к своей собственной Золушке. Как будто она должна быть рада тем объедкам, которые доставались ей на обед с их стола. И которая рада благодарить их за снисходительность до конца жизни.

Теперь она заперлась в самом дальнем уголке усадьбы, делая всю работу и находясь подальше от глаз своих родственников.

Все так, как всегда и хотел ее дядя. И Атлас должен был бы испытывать к ней сочувствие.

Но он этого не сделал.

Лекси выросла и превратилась в красотку, хотя все еще была одета как мышь. И если уж совсем точно, то она выглядела как типичный секретарь. Юбка, безвкусная блузка, волосы стянуты в пучок так сильно, что наверняка у нее болела голова.

Она почти сливалась с обоями в комнате в этой одежде.

Но все же. Мышь, или секретарша, или Золушка, она не смутилась, не стушевалась. Она была более смелой, чем многие из мужчин, которых он встречал в тюрьме.

– Ты не представляешь, насколько мне жаль, что мои показания отправили тебя за решетку, – сказала девушка. Она смотрела прямо на него, не отводя в сторону глаз, в которых было видно страдание. – Но, Атлас, я не произнесла ни слова лжи. Все, что я сказала, – это то, что я сама видела.

– То, что ты видела. – Он горько засмеялся. – Ты имеешь в виду, все то, что крутилось в твоем воспаленном подростковом мозгу.

– Только то, что я видела, – резко произнесла она, а затем покачала головой. – А что ты хотел от меня? Чтобы я солгала?

– Конечно нет. – Атлас направился к ней, так что ее маленький стол теперь разделял их. Он был так близко к ней, что мог чувствовать ее запах. «Мыло», – подумал он. И еще какой-то приятный аромат, который окутывал его. Он видел, как бьется пульс на ее шее. – В конце концов, что у тебя есть, если не твое слово? Твое целомудрие? – Он выделил последнее слово так, что она сжалась. – Я понимаю, этого требует благотворительность, благодаря которой ты здесь. Твой дядя всегда ясно выражался на этот счет, правда? – Она снова покраснела. Но Атлас не должен был очаровываться ее внешним видом. Он понимал, что после стольких лет в тюрьме любая женщина покажется ему симпатичной. Ничего личного.

– Мой дядя всегда был добр ко мне, – сказала она своим тихим голосом, и что-то странное промелькнуло в ее глазах.

– Думаю, он заставляет тебя верить в это.

Ее лицо опять вспыхнуло.

– Я понимаю, что ты никогда не сможешь думать о них хорошо. И я не виню тебя в этом.

– Полагаю, я должен радоваться, что мне разрешили высказать свою горечь. Словно раскаяние за преступление, которое я не совершал, сделало меня идеальным человеком.

Лекси слегка задрожала, и это словно высвободило что-то внутри его. Все эти годы он изрыгал проклятия, кипел и строил планы мести.

– Не буду тебе врать, Лекси. Я ожидал, что это будет трудно.

– Твое возвращение?

Он зачарованно наблюдал, как она сжала губы. Как будто сильно нервничала. Или ее губы были сухими. А Атлас провел без женского общения слишком много времени. И не важно, что случилось, он оставался мужчиной в первую очередь. И он мог придумать несколько способов, как увлажнить эти губы.

Но не сейчас. Все впереди.

– Я и не жду, что ты поверишь в это, – сказала Лекси со всей серьезностью, которая заставила его почувствовать… беспокойство. – Но все чувствуют себя ужасно. Мой дядя. Мои кузены. Все мы. Особенно я. Если бы я могла что-то изменить, поверь мне, я бы это сделала.

– Ты права, – пробормотал Атлас. – Я не верю.

С ней было просто. Он мог читать ее мысли с легкостью; видел, как она сникла, а потом взяла себя в руки. Он наблюдал, как она снова отдернула юбку, а затем сцепила пальцы в замок. Сильно.

– Я знаю, зачем ты приехал, – тихо сказала Лекси. – Я понимаю твою ненависть. Я знаю, я заслужила это.

– Разве ты не идеальный мученик? – спросил ее Атлас. И когда она вздрогнула, он почувствовал, как его губы искривились в неком подобии ухмылки. – Но все будет не так просто. Совсем не просто. Или если ты примешь сейчас эту мысль, то потом тебе будет легче. – Он пожал плечами: – Хотя не факт.

Лекси выглядела испуганно, но, к ее чести, она осталась неподвижной. Не упала в обморок, не закричала. И не сделала ничего того, что сделала бы Филиппа. Никаких истерик. Никакой драмы.

Но Лекси никогда не любила представления. Именно поэтому она была идеальной свидетельницей в глазах правосудия. И именно она всадила ему нож в спину.

И что с ним такое, что он забыл об этом факте? Пусть даже на мгновение?

Его ничего не связывает с этой женщиной. Она была только пешкой и ничем более.

Но Атласа раздражало то, что он должен был напомнить себе этот факт.

– Что именно произойдет? – спросила Лекси едва слышно, с расширенными от удивления глазами.

– Я рад, что ты интересуешься. – Атлас внимательно наблюдал за ней. А затем поманил ее пальцем. – Иди сюда.

Она покачнулась, и он чувствовал себя негодяем, потому что наслаждался происходящим. Атлас подумал, что Лекси по-настоящему была близка к обмороку. И это только капля в океане той боли, что она причинила ему.

Она с трудом сглотнула. Лекси хотела что-то сказать. Может, извинения. Что угодно, чтобы избежать того, что должно произойти. Но она промолчала, не стала спорить или тянуть резину. Отдернув блузку, она вышла из-за стола.

– Ближе, – приказал ей Атлас. Он мог видеть, как быстро бился пульс на ее шее, а в глазах плескался страх. Все было даже лучше, чем он представлял себе.

И бог знает, он представлял этот момент себе снова и снова. Он так много думал об этом мгновении, как будто это уже произошло.