Сделка с вечностью

И это означало, что он, Альдор ден Граувер, наконец-то был свободен от долга. Больше его в Эллисдоре ничего не держало.

Он снял с плеч тяжелую канцлерскую цепь, аккуратно разложил ее звенья на столе. Там же оставил массивную ключницу. Дышалось гораздо глубже, спина наконец-то перестала ныть, а мышцы отозвались легкостью. Альдор зажег свечи в канделябре и взялся за перо.

Он написал три письма: одно для Умбердо, второе для Рейнхильды и третье — для Грегора. Последнее далось ему тяжелее всего, и Альдор даже не был уверен, что послание застанет короля в живых. И все же он писал. Рассказал, что случилось в Эллисдоре за время его отсутствия, поделился размышлениями относительно Рейнхильды. Грегор ошибся, бросив свой народ, но должен был знать, что после него жизнь не остановится. Будет новый цикл, и, даст бог, без войн и конфликтов. Миру требовался отдых после всего, что они устроили, а им самим остался лишь покой.

Альдор отложил перо, закупорил чернильницу и присыпал бумагу песком, чтобы быстрее просушить. Бросил взгляд на камин — все прогорело, алели лишь угли. Разжигать его заново он не стал.

Он разделся до исподнего, бережно сложил дорогую одежду на кровати, а затем подошел к сундуку и достал сверток, к которому не притрагивался многие годы. Ряса пахла прелостью, ткань кое-где истончилась и требовала заплаток.

— Сгодится и так, — шепнул он и надел монашеское одеяние.

В зеркало Альдор смотреться не стал. Сложил письма. Два оставил на столе, а то, что предназначалось Грегору решил отнести в Канцелярию, чтобы отправили с почтой в Миссолен. Бросив прощальный взгляд на покои, он накинул на плечи теплый плащ, подхватил наплечную сумку и тихо вышел.

В Канцелярии горел тусклый свет. Альдор помедлил на пороге, но решительно направился к столу служки, заведовавшего отправкой писем.

— Мог бы и утром принести.

Он обернулся. Рейнхильда прислонилась к шкафу, держа в руке свечу.

— Уезжаешь? — спросила она, оглядев его плащ и мешок. — Не слышала, чтобы ты получал дозволение.

Альдор положил письмо на стопку бумаг.

— Я подал в отставку, — наконец сказал он. — Прошение в моих покоях.

— Мы ее не примем. — Рейнхильда поставила свечу на стол и подошла к Альдору. — Я ее не приму. Хочешь отставки — проси лично у Умбердо. А не уезжай в ночи, как трус.

— Я знал, что меня не отпустят, поэтому решил сделать все тайно. Позволь мне уйти. Пожалуйста.

Лицо королевы было мрачно.

— Почему сейчас? — Спросила она.

— Дни Грегора сочтены, помочь я ему не смогу. Вам с Умбердо помощь не требуется. Да и я всегда буду напоминать людям о твоем брате. И вспоминать они его будут не самым добрым словом.

— И куда ты собрался? В Ульцфельд? Возвращать к жизни родовое гнездо?

— В Мирвир, — признался Альдор. — Тамошней обители нужны люди. Монастырь сильно пострадал после разорения войсками.

Рейнхильда с недоверием взглянула на Граувера.

— Ты же ненавидишь Мирвир и терпеть не можешь монастыри. Всегда так говорил.

Альдор пожал плечами.

— Я не рубил людей на поле боя, но крови и ошибок на мне достаточно. Пора искупать грехи.

Королева, словно не веря, шагнула к нему и протянула руки, но Альдор отшатнулся.

— Не надо, — взмолился он, боясь, что она заставит его передумать. Уговорит, наобещает безоблачного будущего — а он сдастся, как всегда выходило раньше. — Прошу, не нужно.

Она резко опустила руки. Свеча затрепетала.

— Мирвир... Точно не шутишь?

— Нет. Я вернусь к службе при обители. Как и хотел мой отец. А Ульцфельд... Пожалуй кому-нибудь верному.

Рейнхильда, окончательно убедившись в серьезности его намерений, закрыла ладонями лицо. Альдору показалось, что она всхлипнула, но в следующий момент она взяла себя в руки. И все же глаза ее горели мольбой.

— Альдор, почему? Почему сейчас? — хрипло вопрошала она. — Мы наконец-то установили мир, мы можем быть вместе...

Могли бы. Но Альдор больше не считал себя достойным. Признаться, никогда и не считал. Те краткие моменты счастья, что она даровала ему, и без того стали для него непозволительной роскошью. Вкусив запретной сладости, трудно не пойти дальше, а затем еще и еще, пока не ослепнешь от счастья и не оступишься. Он не мог позволить Рейнхильде оступиться. Слишком многое теперь от нее зависело.

— Я люблю тебя, — выдохнул он. — Никогда никого так не любил и никогда не полюблю. И я рад, что смог дать тебе все, чего ты желала. Но пора остановиться. Мне пора остановиться. Я существовал лишь благодаря Грегору, и вместе с его солнцем закатится и мое. Пусть годы, что мне остались, пройдут в покое и с пользой.

— Но сын...

— Ты воспитаешь его великим правителем, — улыбнулся Граувер и дотронулся до ее руки. — Мне пора. Прощай, моя королева.

Он видел, что первым порывом Рейнхильды было преградить ему путь, заслонить выход, не дать уйти. Видел по ее глазам, что она негодовала и считала себя преданной. И все же Рейнхильда была Волдхардом. Правильным Волдхардом. И потому она отстранилась, давая ему дорогу.

— Прощай, брат Альдор, — тихо сказала она. — Да осветит Гилленай твой путь к покою.

8.3 Миссолен

Симуз поймал себя на крамольной мысли, что императрице невероятно шел траур.

Виттория, облаченная в черное от самых сапожек до кружевной вуали, в одиночестве шла рядом с повозкой с телом Демоса. В одной руке императрица держала традиционный факел, другой крепко ухватилась за обтянутый траурной материей борт повозки.

Перед ней шествовала небольшая группка церковников — монахи пели гимны, восславляя славную жизнь и трагическую кончину императора. С другого края молча шла Десария — тоже в черном, тоже с факелом в руке.

— В мирное время покойников сопровождают мужи. После войны это всегда достается женам, — тихо сказала Артанна на ухо Симузу и указала на людей, столпившихся вдоль улицы. — Гляди, сплошные бабы. И им теперь все это разгребать.

Расщелину, что тянулось от полуразрушенного дворца через площадь, заделали обломками и валунами, а сверху накрыли досками. Не самое лучшее решение, но оно хотя бы временно помогало людям не сорваться в пропасть или покалечиться. Телеги проезжали с трудом, и все же так было безопаснее.

Трупы убрали. Многих успели сжечь и захоронить их прах в ободранных Императорских садах еще до возвращения императрицы. Город медленно отходил от оцепенения, жизнь понемногу налаживалась, но время текло невообразимо медленно. Симуз видел в лицах горожан лишь растерянность, скорбь и тоску. Победа далась слишком большой ценой.

Эклузум почти не пострадал, не считая Великого Святилища. Храм убрали, даже заделали ворота, но теперь службы велись стоя, а вместо алтарной статуи наставники проводили обряды подле гигантского серебряного диска, который удалось спасти. И все же люди молились: каждый день Симуз видел толпы женщин, детей и искалеченных мужчин, стекавшихся на утренние и вечерние службы. Все чаще звучали молитвы, обращенные не к Хранителю или Гилленаю, но к Демосу-мученику. Симуз знал, что император не особенно жаловал церковников, да и в Хранителя толком не верил, и оттого искренние мольбы о заступничестве одновременно трогали своей наивностью и казались Медяку ироничными. Судьба посмеялась над всеми ними.