Сделка

Нет, ничего не мог он вспомнить. Будто очугунела его рука, тянущаяся тревожно к звонку. Растаяли и следы его возвышенных звёздных мыслей. Чёрные дыры превратились в облачка сигарного дыма и тоже растаяли. Вот уже совсем другой Затюкин стоял перед своей дверью. Неуверенный в себе, пристыженный самим собою, укоротившийся вдруг на целых двадцать сантиметров! Звонок болью отозвался в сердце Затюкина. Но никто ему не открыл. С тревогой нажал он на ненавистную кнопку ещё и ещё раз.

Вот шаги, да, несомненно, это Дунечкины шаги. Но только что-то не то, кто-то ещё идёт за ней. «Может, подруга?» – промелькнула спасительная надежда. Но нет. Дверь распахнулась, и он увидел стоящую за спиною Дунечки свою тёщу. Ох, как ненавистна была ему эта женщина! Ещё с самой их первой встречи в этом бренном мире.

Затюкин медленно вошёл, улыбнулся каменною своею улыбкою, которою он только и мог улыбаться своей тёще. Он был горд. Он был беден, но горд. Именно поэтому как-то по-особенному горд, что беден. Тонкие сжатые губы и римский профиль Затюкина выражали непоколебимую твёрдость духа. Он не поцеловал свою жену, но и она не предприняла попытки поцеловать его.

– Может быть, ты, всё-таки, поздороваешься с мамой? – растерянно начала Дунечка, но Затюкин неожиданно прервал её.

– Котлеты по пятницам могут подорвать наш семейный бюджет.

Тёща, весьма поражённая неучтивостью зятя, резко развернулась и с достоинством удалилась на кухню. Дунечкино лицо изобразило боль и ужас, а взгляд, сразивший Затюкина своей холодностью, был полон негодования. Да, я понимаю Дунечку. Но ведь и Затюкина, я думаю, поймут очень, очень многие.

О, если бы не присутствие этой ужасной женщины, Затюкин бы знал, что ему делать. Он бы нежно, но сильно обнял свою Дунечку, он бы расцеловал её, и продолжал бы целовать до тех пор, пока она не стала бы отвечать ему на его ласку. Он бы взял её на руки, наконец, и отнёс бы на диван.

А Дунечке нравились его мелкие шалости, она, смеясь, отбивалась бы от него. Особенно ей нравилось, когда он кружил её на руках по комнате. Тогда она крепко обнимала его за шею и тихонечко покусывала ему ухо от восторга. Волосы её, казалось, разлетались птицами по всей комнате, то распрямляясь, то вновь скручиваясь в упругие золотистые локоны.

Только присутствие этой страшной женщины сдержало Затюкина.

– Ты… Ты – жестокий, – всхлипнула Дунечка и ушла на кухню.

Увы, в этот момент Дунечка не была Дунечкой, она была Далилой.

Затюкин, сжав зубы и скрепя сердце, разделся, вошёл в комнату и бухнулся в кресло. Злой, голодный, обиженный он сидел и уже в сотый раз перечитывал рубрику «погода» в утренней газете о наступившем потеплении и о циклоническом характере погоды. Но вот в его поле зрения попала заметка о магнитных бурях, и он было зачитался ею, как вдруг из кухни донесся Дунечкин смех, больно уколовший его.

Он вспомнил, что в дипломате лежит баночка мёда и пачка масла. «Масло!» – пронзила Затюкина внезапная мысль, – «Масло растает!». Необходимость идти на кухню стала терзать Затюкина. «В конце концов, я у себя дома!» – подбадривал он сам себя. С тяжёлым чувством неутихающей ненависти к этой ужасной женщине достал он из дипломата действительно начавшую таять пачку бутербродного масла и побрёл на волшебный запах котлет.

– Татьяне так идут эти «варёные»! – услышал он тёщино восклицание, подойдя к двери в свою семиметровую кухню.

«Опять «варёные», – испуганно подумал Затюкин. «Всего сто пятьдесят, почти даром! Мне так повезло!» – прозвенел в его ушах голос Наталии Константиновны, и тридцать семь рублей с копейками больно обожгли его самолюбие в том месте, где располагался карман.

Затюкин с отчаянным упрямством рванул на себя дверь, и обрывки фраз повисли в наэлектризованной тишине. Молча, с достоинством главы семьи положил он масло в морозилку. Более того, он решился на дерзость: волшебный, чесночно-пряный запах необыкновенных Дунечкиных котлет раззадорил его.

– Дуня, когда ты думаешь кормить своего мужа? – произнёс он сухо, но как-то по-особенному сделав упор на словах: «Дуня» и «мужа».

Тёща, неожиданно вспыхнув, вскочила с места и, после того как несколько раз отчаянно и беззвучно шевельнула своим ртом, наконец, всё-таки, прокричала с чувством:

– Далила! Моя Далилочка! Он называет тебя Дуней?! Он смеет называть тебя Дуней!?

Она повернулась, отшвырнув в бешенстве табуретку, и ринулась к двери вперёд всею своею пышною грудью. Дунечка бросилась за ней.

– Ты – Далила! Да-ли-ла!! – с искренним негодованием восклицала Затюкинская тёща. – А он – Затюкин! Затюкин!! – с остервенением кричала она, будто вытянутым указательным пальцем размазывала по стеклу сонную замешкавшуюся муху.

Через мгновение, даже не глянув на себя в зеркало, не застегнув шубу, резко повернувшись так, что полы шубы взлетели, словно крылья большой чёрной птицы, держа шапку в одной руке, а перчатки в другой, она выскочила на лестницу, ногой захлопнув за собой дверь. Дунечка ткнулась отчаянно в мягкую дверную обивку «под дерево» с золотыми кручёными ниточками, протянувшимися от одной жёлтой шляпки декоративного гвоздика к другой. Отчаянно же ударила по ней своим кулачком, затем, резко повернувшись, отчаянно направилась к своему обидчику.

Он же, то есть обидчик, стоял около плиты, спиной к двери и, согнувшись вопросительным знаком, отправлял целиком в рот ароматную котлету, с которой свешивались луковые колечки с капавшей на плиту подливкой. И полное негодования Дунечкино сердце смягчилось. Какие-то неподдающиеся описанию законы женской логики заставили умилиться нежное Дунечкино сердце и сжалиться над своим мужем. Он же, ещё не уловив перемены в настроении жены, окаменел вместе с котлетой, уже приятно щекотавшей язык.

– Ну ты же опять не вымыл руки! – совсем без гнева в голосе неожиданно для Затюкина произнесла жена.

Он, запихав всё же котлету в рот, медленно, не веря ещё доброму расположению жены, распрямился и, удивлённый, побрёл в ванну мыть руки.

Во время ужина Затюкин сидел какой-то прибитый, ожидая очередной «накачки» после посещения этой ужасной женщины. Но никаких выпадов в его адрес со стороны жены не было. А когда Дунечка заварила чай, он очень кстати вспомнил про мёд, так что Дунечка его даже поцеловала. После этого он совсем отошёл от стресса, приободрился, и в его душе возник целый поток привычных мыслей, оглушивший его подобно Ниагарскому водопаду. Всё было в нём: нежная любовь к жене, восхищение ЕГО гениальностью, расширяющаяся Вселенная и его собственная, Затюкинская, теория гравитационного взаимодействия, а также многое, многое другое, о чём я, не желая раздосадовать читателя, упоминать не буду.

Умиротворенный и даже довольный жизнью, он помог супруге убрать в кухне и вымыл посуду. Разомлев от неживших его мыслей и неожиданного шикарного ужина, Затюкин погрузился в своё кресло напротив телевизора. Дунечка вошла в комнату за ним, включила телевизор, чтобы не пропустить «Сегодня в мире». Это была любимая их передача. Дунечку интересовало буквально всё: в каком платье сегодня выступает Корасон Акино, как это Маргарет Тэтчер удаётся обаять английских львов своей новой причёской, что носят в Париже, как одеты итальянские женщины и многое, многое другое.