Себастиян Бах

– Так! я уже знал это. Нельзя ли сообщить? Поучимся у тебя хоть раз в жизни...

– Ты знаешь, я не люблю говорить на ветер. Вот за обедом, на свободе, потолкуем о моем новом регистре.

– Посмотрим, посмотрим.

К обеду собралось несколько человек эйзенахских органистов и музыкантов; к ним, по древнему немецкому обычаю, присоединились все ученики Банделера, так что за столом было довольно многочисленное собрание.

Албрехту напомнили о его обещании.

– Вы знаете, мои друзья, - сказал он, - что я уже давно стараюсь проникнуть в таинства гармонии и для этого беспрестанно занимаюсь разными опытами.

– Знаем, знаем, - сказал Банделер, - к сожалению, знаем.

– Как бы то ни было, я почитаю такое занятие необходимым для нашего мастерства...

– В этом-то и беда твоя...

– Дослушай меня терпеливо! Недавно, занимаясь пифагоровымы опытами над монохордом, я сильно рванул толстую, длинную струну, крепко натянутую, и вообразите себе мое удивление:

я заметил, что к звуку, ею изданному, присоединялись другие тоны. Я повторил несколько раз свой опыт - и наконец явственно удостоверился, что эти тоны были: квинта и терция; это наблюдение озарило мой ум ярким светом: итак, подумал я, все в мире приводится к единству - так и должно быть! Во всяком звуке мы слышим целый аккорд. Мелодия есть ряд аккордов; каждый звук есть не иное что, как полная гармония. Я начал над этим думать; думал, думал - наконец решился сделать к органу новый регистр, в котором каждый клавиш открывает несколько трубок, настроенных в полный аккорд, - и этот регистр я назвал мистерией [Это слово в нынешних органах превратилось в прозаическое выражение:

Mixturen.
– Примеч. автора.]: ибо, действительно, в нем скрывается важное таинство.

Все старики захохотали, а молодые на ухо стали перешептываться друг с другом. Банделер не утерпел, вскочил с места, открыл клавикорд: "Послушайте, господа, - вскричал он, - какое изобретение нам предлагает наш добрый Албрехт", - и заиграл какую-то комическую народную песню фальшивыми квинтами.

Общий смех удвоился; один Себастиян не участвовал в нем, но, вперив глаза на Албрехта, с нетерпением ожидал ответа, - Смейтесь, как хотите, господа, - но я принужден вам сказать, что мой новый регистр придал такую силу и величие органу, каких у него до сих пор не было.

– Это уж слишком!
– проговорил Банделер и, подав знак другим к молчанию, во весь обед не говорил более ни слова об этом предмете.

Когда обед кончился, Банделер отвел Албрехта в сторону от молодых людей и сказал:

– Послушай, мой милый и любезный Иоганн! Не сердись на меня, старого своего сотоварища и соученика; я не хотел тебе говорить при молодых людях; но теперь, наедине, как старый твой друг, говорю тебе: войди в себя, не стыди своих седых волос - неужели ты в самом деле хочешь свой нелепый регистр приделать к органу?..

– Как приделать!
– вскричал Албрехт громко.
– Да это уже сделано, и повторяю тебе, ни один доселе существовавший орган не может сравниться с моим...

– Послушай меня, Иоганн! Ты знаешь, я лет пятьдесят уже занимаюсь органным мастерством; лет тридцать живу мастером; вот сосед Гартманн тоже; наши отцы, деды наши делали органы, - как же ты хочешь нас уверить в таком деле, которое противно первым основаниям нашего мастерства?..

– И, однако же, не противно природе!

– Да помилуй; тут не только фальшивые квинты, но совершенная нескладица.

– И между тем эти фальшивые квинты в полном органе составляют величественную гармонию.

– Да фальшивые квинты...

– Неужели -вы думаете, - прервал его Албрехт, - вы, господа, которые в продолжение 50 лет обтачиваете трубы точно так же, как отцы и деды ваши обтачивали, - неужели вы думаете, что это занятие дало вам возможность постигнуть все таинства гармонии? Этих таинств не откроете молотком и пилою: они далеко, далеко в душе человека, как в закрытом сосуде; бог выводит их в мир, они принимают тело и образ не по воле человека, но по воле божией. Вам ли остановить ее действия, потому что вы ее не понимаете?.. Но окончим это. Повторяю, что я к вам пришел с просьбою, к тебе, Карл, и к тебе, Гартманн:

я теперь завален работою, мне нужны помощники - ссудите меня несколькими учениками.

– Помилуй!
– сказал Банделер, рассерженный.
– Да кто же из них согласится пойти к тебе в ученики после всего того, что ты здесь наговорил?

– Если б я смел...
– проговорил тихо Себастиян.

– Как? ты, Себастиян? лучший, прилежнейший из моих учеников...

– Мне хотелось бы послушать новый орган господина Албрехта...

– Послушать фальшивые квинты... Неужели ты веришь, что это возможное дело?..

– Фома неверующий!
– вскричал Албрехт.
– Да поезжай сам в Люнебург там, по крайней мере, уверишься своими собственными ушами...

– Кто? я? я поеду в Люнебург? зачем? чтобы сказали, что я ничего не смыслю в своем мастерстве, что я такой же чудак, как Албрехт, что я верю его выдумкам, которым поверит разве мальчик, - чтоб все стали смеяться надо мною...

– Не беспокойся; ты будешь в такой компании, над которою не будут смеяться. Император, в проезд свой через Люнебург, был у меня...

– Император?

– Ты знаешь, какой он глубокий знаток музыки. Он слышал мой новый орган и заказал мне такой же для венской соборной церкви; вот условие в 10 тысяч гульденов; вот другие заказы для Дрездена, для Берлина... Теперь веришь ли мне? Я до сих пор не говорил вам об этом и ожидал, что вы поверите словам вашего старого Албрехта...

Руки опустились у присутствующих. После некоторого молчания Клоц подошел -к Албрехту и, низко поклонясь ему, сказал:

"Хоть я и не занимаюсь органным мастерством, но такое важное открытие заставляет и меня просить вас, господин Албрехт, позволить мне посмотреть на ваш новый регистр и поучиться".

Гартманн, не говоря ни слова, тотчас пошел домой приготовляться к отъезду. Один Банделер остался в нерешимости; он отпустил к Албрехту несколько учеников, а с ними и Себастияна, но сам в Люнебург не поехал.

Недолго работал Себастиян у Албрехта. Однажды, в праздничный день, когда юноша, сидя за клавикордом, напевал духовные песни, старик незаметно вошел в комнату и долго его слушал.

"Себастиян!
– наконец сказал он.
– Я теперь только узнал тебя; ты не ремесленник; не твое дело обтачивать клавиши: другое, высшее предназначение тебя ожидает. Ты музыкант, Себастиян!
– вскричал пламенный старец.
– Ты определен на это высокое звание, которого важность немногие понимают. Тебе дало в удел провидение говорить тем языком, на котором человеку понятно божество-и на котором душа человека доходит до престола всевышнего. Со временем мы больше поговорим об этом. Теперь же оставь свои ремесленные занятия; я теряю в тебе надежного помощника, но не хочу противоборствовать воле провидения: оно тебя недаром создало.

Тебе, - продолжал Албрехт после некоторого молчания, - тебе трудно будет здесь получить место органиста; у тебя хороший голос - надобно образовать его; Магдалина ходит учиться пению к здешнему пастору: ходи вместе с нею; между тем я постараюсь поместить тебя в хор Михайловской церкви - это обеспечит твое содержание; а ты пока изучай орган - это величественное подобие божия мира: в обоих много таинств; их открыть может одно прилежное изучение".

Себастиян бросился к ногам Албрехта.