Седая весна

Едва Петрович отбросил от бабы Жорку, на него налетел старик. Вырвал кол из забора, ударил по голове. Петрович рухнул возле калитки, потеряв сознание. Ульяна выскочила на улицу, позвала соседей. Кто-то вызвал милицию. Пока она приехала, драка уже выплеснулась за пределы Жоркиного двора. Кто-то в ярости бил по окнам дома так, что стекла разлетались в брызги. Хозяев достать не мог, хоть на доме зло сорвал. А в куче попробуй разбери, кто кого за что метелит. Мелькали кулаки, свирепые до неузнаваемости лица.

Вон деду Жорки кто-то дал в ухо кулаком. Тот, кувыркаясь, отлетел к забору. Взвыл истошно. Но увидев, что оказался рядом с домом, тихо скуля, пополз к калитке.

Жорку в это время втаптывал в грязную лужу Андрей — за кляузу. Даже Бобыль не усидел дома. Схватил Жоркиного деда за шиворот:

— Беременную гробили, козлы! — поднял над головой и увидел милицейскую машину, резко затормозившую перед дерущимися.

— Дай мне фискала!

— Уроем стукачей живьем! — кричали внуки Петровича громче других и прорывались к кляузникам.

— Разойдись! — раздалась милицейская трель.

— Что тут случилось? — спросил старший наряда милиции. Ему объясняли хором, матеря Жорку и деда так, что машина вздрагивала:

— За что бил жену? — подступили к Жорке приехавшие. Тот едва открыл распухший рот:

— Отца хотела ударить. Колом по голове. За то, что на блядстве поймал ее.

— С кем? — удивились, глянув на живот бабы.

— А вот с этими! — ткнул в сторону внуков Петровича и Андрея.

— Во, нечисть окаянная! Да брешет он все! Не блудила ихняя баба. У меня была! — рассказала Ульяна все, как было. И плюнув в лицо Жорке, сказала зловеще: — Это тебе дарма не слезет! Я ее к себе заберу. Навовсе! Но ты землю у моего порога лизать станешь, но не получишь ее в обрат! Хворями измаетесь, свету не будете рады. Богом заклинать станете, а не дозоветесь. И не вымолите прощения.

Милиция, пригрозив тем и другим, вскоре уехала. Ульяна увела Фаину в свой дом. И отпарив, отмыв бабу в бане, ночью приняла роды.

Стресс не прошел бесследно. Семимесячная девчушка появилась на свет не в своем, в чужом доме и сразу попала в руки старой Ули.

— Вот и расти моею внучкой! Не серчай, что родной дед и не ведает про тебя. Случается, старость глупей молодости, Не ценит своей крови и рода. Ну да нынче не по крови родство. Вырастай! Дай Бог тебе светлую долю! — поднесла ребенка к образу Спасителя, зажгла лампадку… Ведь новая жизнь появилась на свет. И молилась за ее долю старая вдова.

В доме Жорки было, темно. Старик кряхтел в своем углу, все уговаривал сына написать на Фаину кляузу:

— Нехай ей хвост прищемят. Дадут чертей, чтоб на старых руку не подымала…

— Не подбивай на пустое. Ты хоть старый, но мужик! Она хоть и молодая, да беременная. За нее не то улица, бригада, весь город вступится. Еще и нас упрекнут. Вон Улька что сказала? Ей поверят. И дом у нас отнимут для Файки! Тебя — в стардом по возрасту упекут, меня — в тюрьму. Ведь все этим грозили. Вспомни! Даже менты! Уж лучше давай выждем пока, — предложил деду.

— Дурак ты набитый! Кто ж с мужиков улицы сознается добровольно, что меня колотил? Нет дурных. За это посадят. А мы этими побоями, ежели их зафиксируем, Файку в тюрьму загоним. Скажем, что она изувечила. И не отопрется сука! И улица заглохнет. Испужаются пасть отворить. Кто им Фаинка? Ну на ночь приняла ее ведьма. А дальше, кому надо чужую мороку? Тебя заставят алименты платить и жилье поделят — наш дом. А где самим жить? Ежели меня в стардом вывезут, тебя тоже без угла оставят. Нешто на это согласный? Помни, прав тот, кто первым насрет!

— Ой, отец, не дребезжи. Не до того. Дай отлежаться. Завтра подумаем.

— Завтра поздно может быть, — скрипело из угла.

— Ты что в самом деле? Сейчас меня взогнать хочешь? Так я не могу ни рукой, ногой пошевелить. Все болит, — возмущался Жорка.

— Эта боль посвербит и пройдет. Иная под боком живет. От ей годами хворать станешь, — брюзжал дед.

Жорка- заворочался так, что пружины кровати под ним застонали.

— Дождись утра! — ответил старику.

— Смотри! Свово слова не меняй! Суку учить надо плеткой!

— Тут не только о ней говорить придется! Еще кой-кого задеть! — согласился Жорка.

— Понятное дело! Скажем, что схлестнулась с внуками Петровича!

— Ну да! А ведьма брехнет, что блуда не было! И вновь подтвердит, навроде к ней заходила, — уже не мог уснуть Жорка.

— Тогда свалим на всех, что в семью встряли, влезли в наши отношения и разбили все!

— Вот и заставят взять ее обратно! Ты же сам этого не хочешь! — потянулся Жорка за сигаретой и увидел свет в окне Ульяны: — О! Не спят две ведьмы! Небось нам кости моют во всех помоях.

— До утра! А там поглянем, чей верх! — хрипло рассмеялся дед.

— А если и они жалобу строчат? — вдруг испугался Жорка.

— Да чем докажет? У ней ни единой царапины на роже! А у меня?

— Это верно! Фактов у нас полные штаны! — невесело усмехнулся Жорка.

— Все свежие! Любой следователь дрогнет! — гордо выпятил костистую грудь под одеялом старик и застонал от боли: — Всех бы их пострелял! Ну сначала с главной змеей разделаться надо, — добавил сквозь кашель.

А мы подумаем. Может, внуков Петровича иль Андрея сумеем прицепить к Файке. Но ведь вот скажи, с чего оборзели? Накинулись сворой за нее. Хотя и не знали…

— Почем ведано? Не знамши никто не вступится. Выходит, знакомы были. С чего ж тот Андрей тебя в грязь вдолбил, как лепеху? Думал, в жисть тебя не соберу из той лужи.

— За это поплатится! — пообещал Жорка и, едва забрезжил рассвет, разбудил старика. Они пошли по улице не оглядываясь, молча, затаив зло на всех и каждого…

Тем временем Фаина кормила дочь. Впервые в жизни любовалась дочкой.

— Как же жить мы станем, кроха ты моя? Сколько родни, а хватись — одни в целом свете. Ведь вот не приюти бабуля, родила б тебя под забором отцовского дома. А ведь он и дед отреклись от нас! — заплакала Фаина.

— Не смей реветь! Не губи ребенка! Она только в свет вошла, впервой увиделись, а ты воешь! Улыбайся ей. Она не должна видеть беды, — говорила Ульяна.

— Ох, еще сколько горького хлебнем! — вздохнула Фаина.