Седая весна

— Когда сам захочешь встретиться!

— Сегодня! Но где?

Юлька дала адрес, номер телефона. Макарыч еле дожил до вечера. Он приехал на такси к самому подъезду. И, ухватив гору свертков, букет цветов, позвонил в двери.

Юлька открыла сама. Она тоже ждала его, это он понял сразу.

Как мало они знали друг друга и как много…

— Макарыч, милый мой, раздевайся, проходи, — помогла ему снять плащ, поставила его туфли под вешалку и потянула за собой в комнату.

— Юлька! Отнеси все это на кухню! — указал на свертки.

— Потом! Успеем! — обвила руками шею.

Так Макарыча никогда не целовали. Он лишь слышал от кентов, что некоторым иногда везло быть любимыми, но от того теряли головы даже фартовые. Они знали и испытали многое, но далеко не все познали в жизни самое главное — любовь!

Она переступала через все, даже через фартовые законы. Заставляла выживать и умирать, ломала все устои и порядки. Она всегда брала верх и побеждала.

— Юлька! Я люблю тебя! — восторгался, как мальчишка, женщиной.

Ночь пролетела, как короткий миг. Они не успели заметить ее. Оттого так трудно было расставаться.

— Ты дай мне свой телефон. Я позвоню тебе, когда освобожусь! — предложила Юлька.

— У меня его нет, — покраснел Макарыч.

— Тогда дай адрес, я приеду!

Макарыч онемело растерялся. Ему нечего было ответить.

— Ты женат? — потемнели глаза.

— Нет! Ты у меня единственная! — выкрикнул на отчаянье.

— Тогда кто ты? — глянула настороженно.

— Не бойся меня, девочка! Я все тебе расскажу. Немножко подожди…

— Ты разведен? Вдовец?

— Я никогда не был женат! Клянусь своей беспутной жизнью. Ни жены, ни детей, ни родни не имею. Ты у меня одна на всем свете!

— Это правда? — удивилась Юлька.

— Даю слово! Ни в чем не стемнил.

— Тогда до вечера! — отозвалась звонко. Макарыч вернулся в «малину» измятый, усталый, со счастливыми глазами и улыбкой от уха до уха,

— Где носит тебя, твою мать? — гаркнул пахан, едва увидев Макарыча. — Опять с блядями кувыркался?

— Дослушай, пахан, я канаю в твоей «малине» слишком давно, дольше других! И не потерплю, чтобы на меня разевали пасть, как на сявку! Кончай наезжать! Иначе сам устрою облом! Когда это фартовому запрещались женщины? — рявкнул Макарыч.

— Не на тебя! Непруха, кент! «Малину» мусора вчера сгребли. В кабаке. Теперь не выскочить. Городские фискалы нас засветили. Всех до единого. Я еле смылся. И тебя шмонают. Надо по одному сорваться. Чем дальше, тем лучше. Глядишь, через время, когда уляжется, снова сможем фартовать. Но не теперь. «Тыквами» рискуем. Возьми вот липовые ксивы. По ним где-нибудь в глуши продышишь, — протянул паспорт, военный билет и трудовую книжку.

— А моя доля?

— Кентов надо выручать!

— А я при чем? Столько лет пахал на общак! Там твоих меньше! Верни мои и расскочимся! — потребовал «медвежатник».

— Какой ты кент? Дешевка! За башли мне, пахану, готов вцепиться в горло! Как сявка! А ведь я тебя спас, вырастил! Держал!

— Держал! — Макарычу вспомнилось прощание с Юлькой, когда он, десятки раз рисковавший жизнью, не смог ответить на ее вопросы. Ведь скажи правду и потерял бы Юльку навсегда. И уже никто в целом свете не назовет любимым…

— Послушай, пахан, давай добром расскочимся! Мне тоже дышать надо! Кентов хочешь достать из ментовки, возьми башли из их доли! Меня никто не снимал с зоны, тем более за счет общака и чьих-то наваров! Они влипли не в деле, по бухой накрылись!

— Ты требуешь долю? — потемнели глаза пахана. Макарыч не услышал, как тихо открылась дверь. Он стоял спиною к ней и понял по-своему поспешность пахана, выхватившего наган. Макарыч опередил. Он всегда стрелял без промаха и наповал.

Лишь пахан и «медвежатник» знали, где находится общак «малины» — вся касса банды. Но теперь, как понял Макарыч, пахан решил убрать его. Медвежатник опередил. И увидев мертвого пахана, невольно вздрогнул. Фартовым законом строго запрещалось поднимать руку на своего. Лишь по решению схода устраивались разборки между «малинами».

— Что же будет теперь? Прознают свои, за пахана голову свернут, — забыл про общак.

— Ложись! — услышал внезапное за спиной. Макарыч резко развернулся и тут же был сбит на пол ударом в подбородок.

Он отлетел в угол смятым комом, без сознания и памяти.

Сколько он лежал, как оказался в камере милиции — не знал. Вокруг никого. Пустые нары, он один. Вспомнился убитый пахан, удар страшенной силы.

— Кто меня долбанул? Конечно, свой, за пахана. Кто ж еще умеет так классно махаться? — услышал тихий стук в стену — знакомую, родную азбуку и расплылся в улыбке. В соседней камере оказались свои кенты. Они отстучали Макарычу, как и где их взяла милиция. Спросили, думает ли пахан помочь им? Макарыч отстучал, что случилось. На всякий случай сообщил, где искать общак.

— Кто из наших остался на воле? — спросил фартовых.

— Никого! Замели даже «шестерку». Видно, и на вас с паханом вышли мусора! Они и тебя заме- ли, — услышал в ответ.

— А где товар из мехового?

— Накрылся! Раскололи баруху. Теперь бы на волю! Но без пахана кто поможет? Попытаемся слинять в пути… Ты держись! Видно, после суда попадем в одну клетку, — услышал «медвежатник», как охрана открывает дверь его камеры, и быстро отбил конец разговора.

— Выходи! — услышал от дверей.

— Ну что? Вот мы и встретились снова! Здравствуй, Макарыч! Давненько не виделись! Я уж и соскучился, розыск объявил по всем городам и весям! А ты, бах, и сам объявился! — усмехался следователь, разглядывая Макарыча. Тот молчал.

— Много ты накуролесил за эти годы. Ну скажи, неужели не сможешь жить спокойно? Иль не надоело кочевать по зонам и нарам? Я знаю, фартовый закон запрещает тебе говорить со мною — лягавым, как вы называете нас. Но сегодняшняя встреча станет исключением для тебя, потому что узнаешь много неожиданных новостей! — оглядел медвежатника загадочно: — Ну, во-первых. Давно реабилитированы твои родители. По понятным причинам мы все эти годы не могли сообщить о том. Это обстоятельство дает тебе кое-какие льготы. Ты уже не сын врага народа, а член семьи, пострадавшей от репрессий. И далее… Вчера ты спас жизнь старшему оперативнику нашего отдела, — глянул на Макарыча и не мог сдержать громкий смех.

От удивленного возмущения у медвежатника даже волосы на макушке встали дыбом. Лицо взялось красными, злыми пятнами, губа отвисла, глаза округлились, и руки сжались в кулаки.

— Хочешь сказать, что тебе такое и не снилось? Однако твой пахан — Кирпатый, хотел выстрелить не в тебя, а в оперативника, какого ты не видел, потому что стоял спиной к двери, а тот — лицом. И, конечно, уложил бы, если б не опередил пахана.

— Лучше б он меня размазал, чем вот так! — прохрипел Макарыч.