Седьмая версия

– Он хочет спрятаться от людей… – сказала я вслух. – Одиночество и темнота. Где может быть на теплоходе такое место?

– Склад! – тут же выпалил Игорек. – Где же еще? Туда неделями никто из экипажа не заглядывает, только случайно. Там самое безлюдное место на судне. И помещение темное, если свет не включать…

Склад относился к помещениям, не пострадавшим от столкновения ни в малейшей степени, он был закрыт на ключ и, наверное, еще и поэтому никому в голову не пришло искать кого-нибудь там…

Не сомневаюсь, впрочем, что как только чуть-чуть спадет первый угар спасательных работ, как только вытащат всех людей и начнется разборка завалов для контрольного поиска, часть спасателей, особенно из числа волонтеров, непременно отправится на поиски этого самого склада… Мы их обычно называем мародерами, морды им бьем, когда ловим, увольняем, но толку никакого. Искоренить это явление невозможно. Пока есть общая беда, будет и мародерство… Я знаю о чем говорю. Не найдя, к примеру, склад, подобные «спасатели» отправятся по останкам кают в поисках вещей пассажиров. А кое-кто из наиболее ловких успел наверняка обшарить карманы у всех, кого отправлял на берег, и столь же внимательно следил за чемоданами пассажиров, как и за их растерзанными телами…

Но на складе, похоже, никто еще не побывал. Может быть, тому способствовало отсутствие обычной пломбы на двери и таблички, удостоверяющей, что это именно склад. На двери был написан только номер – «54». Игорек легко вычислил, что за ним, поскольку пару раз плавал по Волге на подобных теплоходах, и в силу своей вечной любознательности облазил, конечно, все судно. Теперь ему легко было сообразить: расположение специализированных помещений на судах однотипное.

Едва мы срезали замок с двери, вернее, вырезали его аккуратным полукругом, как где-то вдалеке тесно заставленного, но довольно обширного помещения что-то загремело, зашуршало… Словно огромная крыса пробежала по складу и забилась куда-то в угол…

– Самойлов! – крикнула я в темноту. – Выходите! Не бойтесь… Вы же мужчина… Вы даже не знаете толком, что случилось там, наверху… Вы боитесь только своих мыслей об этом… А от мыслей не спрячешься даже здесь, в темноте. Вы же сами уже убедились в этом… Выходите… Не заставляйте нас искать вас и ловить, как нашкодившего мальчишку… Вы – капитан. Ваше судно еще на плаву и вы должны за него отвечать…

Нет, мне не удалось его уговорить и сам он к нам не вышел, но он не прятался, а сидел и слушал, что я говорю… Григорий Абрамович почти наткнулся на него, когда, повернувшись, выхватил лучом фонарика покато опущенные плечи и запрокинутую назад голову. Самойлов сидел у стены, прижавшись к ней затылком и закрыв глаза… Он был жив, но бледен, словно покойник…

– Здесь он! – крикнул нам Грег, и через несколько секунд Самойлов уже сидел в перекрестье четырех фонарных лучей…

Он открыл глаза и дико заозирался по сторонам. Тело его напряглось, руки задрожали. Капитан был очень сильно напуган…

– Уберите свет! – сказала я резким тоном, и сразу же три луча метнулись в стороны, а мой сполз немного вниз, не ослепляя сидящего на полу капитана.

– Вы Самойлов? – спросила я его, хотя почти не сомневалась, что это он и есть.

– Я был капитаном… – пробормотал он. – Я почему-то не умер вместе со всеми… Никого не осталось… Все умерли… А я решил остаться в живых… Я не понимаю, как я посмел… Это недоразумение… Все сложилось так неудачно… Это бесполезно…

– Успокойтесь, Самойлов, умерли не все, – перебила я его, сама недоумевая, как мог факт так и не увиденного им события так сильно подействовать на человека, что привел его психику в нерабочее состояние… – Вы же не видели еще того, что наверху произошло…

– Нет! Нет! – закричал он вдруг. – Я не хочу этого видеть! Я знаю, что там! Я не хочу… Я долго об этом думал… Я не могу этого видеть… На борту оказалось слишком много пассажиров… Я все видел уже – только что, когда сидел с закрытыми глазами…

– Когда же успели вы долго об этом думать, – машинально возразила я ему. – Вот теперь действительно придется думать долго, за всю жизнь, наверное, не передумаешь…

Вряд ли я стала бы его утешать, в конце концов, его жизни опасность больше не угрожала, самоубийство мы ему теперь совершить не дадим, а сидеть рядом и гладить его по головке – с трудом представляю, чтобы такое входило в обязанности психолога…

Я не успела до конца сформулировать свое решение в отношении найденного нами капитана, как нас всех пятерых ослепил мощный луч переносного прожектора, и в складе стало светло, как на пляже в солнечную погоду. У входа стояли пятеро автоматчиков в защитного цвета форме, а в нашу сторону направлялся Краевский. Прожектор слепил глаза и заставлял прикрывать их рукой, видно было плохо, но я не сомневалась, что это тот самый фээсбэшный полковник с плохо скрытым комплексом неполноценности…

– Почему я второй раз сегодня застаю вас за деятельностью, которая является нарушением межведомственных соглашений о компетенции силовых структур? – резко начал он опять что-то вроде лекции о правах и обязанностях, а я подумала, что, наверное, только автоматчики сдерживают сейчас нашего Кавээна…

– Вы обнаружили виновника произошедшей трагедии, – продолжал Краевский спокойно, но вдруг перешел почти на визг: – Так какого черта вы расспрашиваете его неизвестно о чем, вместо того, чтобы…

Он так же внезапно прекратил визжать и продолжал дальше опять спокойно:

– …Вместо того, чтобы передать его в руки соответствующих органов, то есть в наши руки?

– Ты знаешь, какой ты орган, полковник? – не выдержал Кавээн. – Вот-вот, тот самый, о котором ты подумал… Забирай своего дристуна и вали отсюда подобру-поздорову вместе с автоматами своими… Ты ведь здесь не на Лубянке. Там наверху – сотни три спасателей, они твои автоматы на части разберут. Вместе с тобой…

– Саша! Саша, спокойнее, пожалуйста, – убеждающе произнес Григорий Абрамович. – Полковник просто очень хочет быть генералом и иногда забывается… Ведь правда, Краевский?

Тот молчал, глядя на нас насмешливо в отблесках прожектора.

– Все, рябята! – сказал Григорий Абрамович, обращаясь к нам. – На этот раз – на берег! И без всяких там посторонних разговоров!

И первым пошел к выходу. Мы двинулись за ним. Замыкающим шагал Игорек…

…Всю дорогу до берега я не могла сообразить, что же в словах капитана так меня то ли задело, то ли насторожило?.. Ярко выраженное чувство вины? Но это нормально для такой ситуации… Что же еще? Вот, например, почти все его фразы начинались с «Я…»… Это – как?.. Да тоже, в общем-то, нормально, если учесть, что вину он полностью принимает на себя, и даже какие-то явные нарушения в работе психики у него есть… Что же еще?..

Так ничего и не сообразив, я свалилась спать, едва нас привезли на булгаковский берег в разбитые прямо на набережной палатки…

Глава третья

Майор МЧС Григорий Абрамович Воротников, наш командир и наша «мать родная», опекающая нас, в силу своих возможностей, от всевозможных неприятностей и проблем, связанных, главным образом, с начальством, сформировался как руководитель в те уже баснословные сейчас времена, когда ни одно воинское подразделение, ни один гражданский коллектив не обходился без замполитов или парторгов. В своих политических симпатиях он отнюдь не был близок к коммунистическим идеалам, скорее – наоборот, но методы работы того времени въелись в него неистребимо. Поэтому частенько он устраивал нашему маленькому коллективу какие-то непонятные мероприятия, по форме – не то политинформации, не то партсобрания – откровенные разговоры о внутренних проблемах нашей маленькой группы, о наших общих заботах. А их у нас, как и в любом коллективе, бывает немало.