Седьмое небо

От музыки разболелась голова. Дэнни выключил радио и принялся слушать шум машин на шоссе. Его бесило от мысли, что все они проезжают мимо, и все же он не в силах был прекратить прислушиваться. Он засыпал под этот шум и просыпался под него, и подозревал, что, если не будет осторожен, под него и сойдет с ума.

Заставив себя встать с постели и переодеться в чистую рубашку, он отправился в ванную — умыться перед ужином. Там все еще торчала Рикки, с полиэтиленовым пакетом на голове, она сидела на краю ванны и читала журнал.

— Фу, — скривился Дэнни.

— Ты что-то имеешь против? — надменно осведомилась она. — Я делаю маску для волос.

Дэнни ничего не ответил и, подойдя к раковине, стал мыть руки и лицо. Вода жалила его, как будто в каждой капле скрывалось по пчеле.

— Ты не замечаешь ничего странного? — спросил Дэнни и потянулся за полотенцем.

— Что, например? — вскинула брови сестра.

Дэнни закрыл дверь ванной и присел на столешницу.

— Например, что папы никогда не бывает дома.

— У него годовой отчет на носу, — пожала плечами Рикки.

Интересно, подумал Дэнни, она на самом деле такая идиотка или притворяется?

— Ладно, — согласился он, — А что ты скажешь про Эйса Маккарти?

Рикки сняла с головы пакет и запустила пальцы в покрытые вязкой кашицей волосы. Она покосилась на зеркало и поднялась, чтобы лучше себя видеть. Его сестра могла бы стать по-настоящему хорошенькой, если бы только избавилась от своих веснушек, она запудривала их, пока не начинало казаться, что она сходит с ума и лицо растворяется в зеркале.

— Понятия не имею, о чем ты, — сообщила Рикки брату.

Они с Эйсом встречались каждый вечер, когда он выводил своего пса на прогулку. У него никогда не будет того, что она считала обязательными жизненными достижениями, но без него Рикки не могла. Ее пугали молчаливость Эйса и то, как жарко и часто билось у нее сердце, когда они были вдвоем. Но больше всего ее пугал его пес. Он трусил слишком близко за ними, когда они прогуливались вдоль шоссе, он покусывал Рикки за пятки и издавал странные звуки — не то рычал, не то пытался что-то сказать. Эйс был немногословен, но стоило им отойти подальше от дома, как он набрасывался на нее и они принимались целоваться так исступленно, что Рикки казалось — они никогда не смогут оторваться друг от друга. И каждый раз Эйс не давал им зайти слишком далеко, он отстранялся и свистом подзывал щенка, а на обратном пути уходил вперед, так что Рикки приходилось нагонять его бегом.

— Кому ты это рассказываешь? — спросил Дэнни, — Я вас видел.

Рикки пустила в ванну струю воды и взяла шампунь.

— Не лезь не в свое дело.

— Ужинать! — крикнула из кухни мать.

— Ладно, глупышка, — сказал Дэнни сестре, — Но ты делаешь огромную ошибку. Эйс тебе не пара.

Рикки вскинула на брата глаза.

— Мне казалось, вы с ним дружили.

— Дружили, — негромко произнес Дэнни. — Именно что дружили.

В чистенькой белой рубашке и голубых джинсах Дэнни выглядел в точности так же, как в свои десять лет. Ему никогда не приходилось напоминать, чтобы он вынес мусор, и на него всегда можно было положиться. Но поговорить с ним не удавалось — он немедленно словно бы ускользал за какую-то стеклянную стену. Рикки сунула голову под струю воды и принялась намыливать. Она не хотела, что брат докучал ей вопросами, поэтому и сама не стала спрашивать, что случилось у них с Эйсом.

Дэнни привык к тому, что он самый умный, но он знал не все. К примеру, он понятия не имел о том, что в новогоднюю ночь Рикки с Эйсом договорились перейти от поцелуев к чему-то намного более серьезному, или о том, что это Рикки предложила оставить свое окно незапертым. Может, он и разбирался в биологии с математикой, но уж точно не подозревал, что Рикки намеревалась надеть розовую атласную пижаму, от которой Эйс, когда он наконец влезет в ее окно, потеряет голову. Как и о том, что сам Дэнни, притулившись на туалетном столике в ванной, выглядит ужасно одиноким. Как он вообще это выносит? Становилось страшно: а вдруг одиночество может быть заразно? — и, несмотря на жалость к нему, хотелось отойти подальше.

Праздник устроили в доме у Вайнманов, как и собирались, несмотря на исчезновение Донны. Празднику быть, решили они, и не только потому, что Мэри Маккарти уже испекла два пирога с банановым кремом, Эллен Хеннесси сделала чизкейк, а Линн Вайнман освоила приготовление шипучки из терновки. Они приняли такое решение, потому что предстояла последняя ночь десятилетия и другого шанса встретить наступление шестидесятых им уже не выпадет. Им необходимо было надеть серьги и туфли на высоких каблуках, убедиться, что их мужья все еще выглядят очень неплохо в костюмах с галстуками и что они чувствуют себя по-прежнему надежно в кольце сильных рук, танцуя медленные танцы в обустроенном подвале Вайнманов.

Нора Силк изо всех сил старалась сделать так, чтобы в ее доме тоже был праздник. Она надела нарядное черное платье, приготовила сосиски в тесте и сырные шарики и даже разложила их на серебряном подносе. Она смешала хайбол из виски с содовой для себя и безалкогольный коктейль для Билли, однако заставить сына после одиннадцати вечера смотреть с ней вместе концерт Гая Ломбардо по их новому телевизору ей все-таки не удалось. Он уснул на диване, вцепившись в свое одеяло, пока Нора ходила на кухню за новой порцией напитка.

Ночь выдалась холодная и звездная. В такую ночь, оставив двух спящих сыновей и выйдя на крыльцо, можно услышать, как в доме на другом конце квартала играет музыка. Нора захватила с собой бокал и, мелкими глотками прихлебывая коктейль, смотрела на звезды. Десять лет тому назад, за несколько минут до наступления 1950-го, они с Роджером отправились на танцы, а потом он так набрался, что его вывернуло прямо на Восьмой авеню. Нора тогда была влюблена в него до беспамятства. Она отвела его обратно в квартиру, положила ему на лоб мокрый компресс и сварила кофе, такой крепкий, что у него перехватило дух. А потом они отправились в постель, которая представляла собой простой матрас, брошенный на пол, и занимались любовью до самого рассвета. Наверное, он все-таки был лучшим фокусником, чем всегда считала Нора, ведь много лет подряд он заставлял ее верить, что у них всего достаточно. Она стирала пеленки в кухонной раковине и таскала продукты на четвертый этаж, но все это казалось неважным, когда он целовал ее, когда облачался в смокинг и зачесывал назад волосы, смочив их водой, или в тот раз, когда принес ей золотой браслет с подвесками. Если бы у них не было детей, быть может, они до сих пор оставались бы вместе, в Лас-Вегасе, с его скудным багряным освещением, отмечали бы жаркую и хмельную новогоднюю ночь.

Музыка, доносившаяся из дома Вайнманов, причиняла Норе почти физическую боль — до рези в желудке, как будто она напилась прокисшего молока. Кто они, все эти люди, танцующие в темноте? Родители тех детей, которые травят Билли и швыряют в него камнями? Наверное, они неплохие, эти люди: они заходят к своим детям перед сном, чтобы поправить одеяло, заботливо собирают в школу завтраки; как и она, жертвуют очень многим, чтобы их дети могли играть в траве, крепко спать и ходить в школу за руку с друзьями, ничего не боясь. И не их вина — да и вообще ничья, — что она, Нора, в эту ночь чувствует себя единственной в мире, кому не с кем встречать Новый год.

А всего в двух домах от нее, за пятнадцать минут до полуночи, Рикки Шапиро готова была отдать все на свете, лишь бы остаться в одиночестве. Она поняла, что сделала чудовищную ошибку, которая вот- вот может стать непоправимой. Такая простая вещь могла сломать ей всю жизнь. Губы у нее распухли от поцелуев, воспаленная кожа горела. От его прикосновений на груди остались красные отметины, как от ожогов. Если она не будет осторожна, он стянет с нее пижамные штаны, и тогда все пропало. Но ведь никто не может принудить ее к этому, если она сама не захочет. Он казался ей совсем чужим и далеким. И вообще, зачем он ей, что он может ей дать? Ничего. Она разобьет сердце матери, отец будет рвать и метать, а брат скажет: «Какая же ты дура, я ведь тебя предупреждал». В нижнем ящике комода у нее лежало двенадцать свитеров, после школы ее ждал колледж, куча парней умирала от желания встречаться с ней, парней, которые состояли одновременно и в химическом кружке, и в футбольной команде и у которых никогда не хватило бы дерзости поцеловать ее так, как целовал Эйс.