Седьмой круг ада

– А вы говорите – частный случай! – сказал сквозь зубы Врангель.

Он подумал: как далеко зашло все! Первопроходчики, краса и гордость армии, хранители самой белой идеи, они начинали «ледовый поход» сквозь толщу красных войск не ради чинов и карьеры. Поручики, капитаны, полковники становились, как простые солдаты, в строй и с винтовками наперевес, с верой в правоту своего дела шли на пулеметы. Командиры их, известные в русской армии генералы, тоже с винтовками в руках шагали впереди атакующих цепей. Так каково же было им, великим бессребреникам, видеть теперь, как вырождается движение, как бывшие их командиры погрязают в пьянстве, лихоимстве, междуусобицах!.. Устали, не веря, хотят ухватить последние крохи жизни. Пять лет войны! Если первопроходчики потеряют остатки веры, тогда – все, конец! Вдохновленные назначением генерала Врангеля на должность командующего Добрармией, они еще связывают с его именем последние надежды. И надо как-то поддержать в них зыбкие эти надежды, укрепить. К тем, кто еще остается, хочет быть сподвижником, надо обратиться с добрым и твердым словом, обещающим навести неукоснительный порядок в армии.

– Микки, пишите! – Стремительно расхаживая по салон-вагону, он стал диктовать: – «Славные воины Добровольческой армии! В этот грозный час я выполню свой долг перед Родиной… К творимому вами святому делу я не допущу грязных рук… Я сделаю все, чтобы облегчить ваш крестный путь – ваши нужды будут моими… Я требую исполнения каждым долга перед грозной действительностью. Личная жизнь должна уступить место благу России. С нами тот, кто сердцем русский, и с нами будет победа!..»

Он волновался. Пока это всего лишь слова, но он подкрепит их делами! Начатое в армии обновление будет продолжено, завершено, и никому впредь неповадно будет разлагать ее!

– Прикажете направить приказ в войска? – спросил Уваров. От восторга он, кажется, готов был заплакать.

«Какая чуткая, восприимчивая душа! – подумал Врангель. – Но слова, значит, найдены правильные – они непременно всколыхнут, мобилизуют боевое офицерство!»

– Запишите еще срочную телеграмму главнокомандующему, – распорядился Врангель. – Готовы? Тогда пишите. «Армия разваливается от пьянства и кутежей. Взыскивать с младших не могу, когда старшие начальники подают пример, оставаясь безнаказанными. Прошу отстранения от командования корпусом генерала Шкуро, вконец развратившего свои войска…» Подпись.

Телеграмма Деникину тоном своим напоминала приказ. И пусть! Пусть «пресимпатичный носорог» почувствует наконец твердую руку и бескомпромиссность командующего Добрармией. Пусть покрутится на горячей сковородке: в телеграмме-то все до последней запятой – горькая истина! Легче и проще будет строить с ним дальнейшие отношения.

Единственным утешением во все эти грозные дни для Врангеля был подпоручик Уваров. Барон видел, как тянется к нему Микки, и сам всем сердцем был расположен к Уварову. Вечерами подолгу беседуя с ним, командующий словно одаривал себя этим непритязательным общением за все годы войны. Микки явился для него как бы посланцем из той далекой, мирной и беззаботной жизни, в которой было много солнца, улыбок, безмятежности, невинных забав, милых глупостей и материнской любви…

Впрочем, времени на это общение оставалось с каждым новым днем все меньше: Добровольческая армия по-прежнему отступала. Если бы он ее остановил, обнажились бы фланги и армия была бы уничтожена.

Со станции Попасная штаб перебазировался сперва в Горловку, затем в Юзовку… Деникин по нескольку раз на день вызывал барона Врангеля к телеграфу. Когда Добровольческая армия отошла на линию Горловка – Дебальцево – Картушино и красные начали, словно прессом, выжимать ее оттуда, нервы Деникина сдали, тон его телеграфных переговоров стал истеричным, сорвался на крик.

Вот и теперь Врангель стоял в купе-аппаратной и безучастно смотрел на ползущую телеграфную ленту, в которой были слова брани и упреков. Пожилой телеграфист отводил глаза в сторону, всем своим видом показывая, что он тут ни при чем, что он даже не понимает происходящего. Врангель вчитывался в несправедливо-оскорбительный текст телеграммы, бледнел. Дождавшись, когда смолк аппарат, приказал телеграфисту:

– Передайте главкому… «В подобном тоне разговаривать с собой никому и никогда не позволю. Точка. Ответа не жду. Точка. Связь прекращаю. Точка». Подпись.

Выйдя из вагона, где размещалась армейская связь, барон глубоко вдохнул морозного воздуха и впервые за много дней неторопливым, прогулочным шагом пошел вдоль штабного поезда.

Пожилой усатый телеграфист вскоре догнал его, испуганно; взял под козырек:

– Ваше превосходительство! Их высокопревосходительство главнокомандующий передали… – И протянул Врангелю дрожащей рукой несколько колец телеграфной ленты.

– Что там?

Телеграфист не ответил. Он стоял, вытянувшись по стойке «смирно», и молча протягивал ленту. Врангель пропустил ее между пальцев: «Генералу Врангелю. От командования Добрармией отстраняетесь. Прошу передать армию генералу Кутепову…»

Лента растянулась на несколько метров и трепыхалась на ветру. Прочитав ее, барон несколько мгновений держал ленту за самый кончик, словно хотел отпустить. Но потом скомкал ее, положил в карман.

Посмотрел на телеграфиста, усмехнулся:

– Спасибо, голубчик, за добрую весть.

– Рад стараться, ваше превосходительство! – бойко и явно ничего не понимая, ответил телеграфист. – Да только, виноват, не добрая она…

– Каждый по-своему понимает добро, – задумчиво сказал Врангель. – А закурить у тебя не найдется?

– Папирос нету… – замялся телеграфист, – есть наше солдатское зелье – змеиной лютости!

– Самопал?

– Он.

– Давай!

Они скрутили по «козьей ножке». Телеграфист выкресал огонь. Прикурив, Врангель продолжил свой путь вдоль состава той же неторопливой, прогулочной походкой.

…Покидая Добрармию, из прежней свиты он взял с собой лишь несколько человек, среди которых был и подпоручик Уваров, Микки.

Начался период скитаний барона Врангеля. Какое-то время он находился в Новороссийске. Не в силах выносить безделье, стал добиваться назначения командующим Кубанской армией. Но Деникин, словно в отместку, отдал эту должность генералу Шкуро.

Раздосадованный Врангель отбыл на пароходе «Александр Михайлович» в Крым. Пароход барон присвоил и, пришвартовав его в Феодосийском порту, сделал своей резиденцией. В Крыму барон Врангель развил бурную деятельность, пытаясь отобрать должность главноначальствующего Малороссии и Крыма у мягкого и бесхарактерного генерала Шиллинга. Все опасались, что генерал сдаст Крым красным.

В начале февраля 1920 года Красная армия заняла Одессу. Выброшенный из нее вместе с остатками войск, Шиллинг в панике бежал в Крым. Покидая Одессу, он бросил на произвол судьбы армейское имущество, однако бережно сохранил и вывез всю свою личную собственность, чем заслужил в Крыму всеобщую ненависть. Однако он и здесь, оставшись практически без войск, по-прежнему числился главноначальствующим.

Врангель потребовал призвать Шиллинга к публичному ответу за гибельную эвакуацию вверенных ему войск из Одессы. И наконец решился арестовать его и судить офицерским судом чести.

Но между ними встал Деникин, понимая, что Врангель, направляя стрелы в Шиллинга, метит в него.

Разгневанный Врангель написал главкому резкое, ядовитое письмо. Он упрекал Деникина в ничем не объяснимых, непростительных ошибках, в личном честолюбии и самомнении, принесших непоправимый вред общему делу. Обвинял в несправедливом к нему отношении. Это письмо пошло гулять по армии.