Седьмой лимузин

Женщины из его прошлого? Может быть, дети? Алан решил не проявлять чрезмерной назойливости, тщетно надеясь на то, что Чезале сам в конце концов удовлетворит его любопытство. Какой-то образ, конечно, складывался, но напоминал он картину пуантилиста — осмысленные фигуры возникали только на достаточном расстоянии.

Алан и сам не мог понять, почему его тянуло к этому человеку. Чезале был старше его, держался властно, но никак не мог сойти за — в психоаналитическом смысле — отца. Кроме того, и своего-то отца Алан плохо переносил: тот едва не довел его до смерти.

Жизнь вокруг Элио казалась высоковольтным током. Но Алан с опаской думал о том, что главная движущая пружина этого человека чересчур туга, хотя пока и не спущена, и что когда-нибудь она непременно слетит. Ему хотелось помочь Чезале, но он ума не мог приложить, как именно.

Помимо всего прочего, их дружба, как постоянно подчеркивал полковник, производила на окружающих самое благоприятное впечатление. Вслед за статьей в «Звездах и полосах» на них обратили внимание в агентствах АП, ЮПИ и Рейтер. Элио обрадовался, когда Алан показал ему письмо, полученное от родных. В письмо была вложена вырезка из «Чикаго Трибюн».

— Вот, Алан. Пришло твое время.

Алан, пожав плечами, обратил внимание Чезале на соседние материалы. Непосредственно рядом со статьей была помещена заметка о фермере из Айовы, вырастившем гигантский арбуз. Чезале, расхохотавшись, сделал из газетного листа треуголку и нахлобучил ее себе на голову. Они находились в этот момент на взлетно-посадочной полосе тунисского аэродрома. Здесь уже стояли готовые к вылету самолеты Б-17. Элио записался добровольцем в технический персонал армии генерала Паттона на острове Мальта.

— Попробуй отнестись к этому с философской точки зрения, — сказал Чезале. — Главный смысл войны в том, чтобы раскидывать людей в разные стороны.

— Эти пятьдесят два самолета больше похожи на пикапы. — Алан, в свою очередь, решил держаться непринужденно, но чувствовалось в этом нечто фальшивое. — Пойду-ка я, пожалуй, пока у меня не сняли покрышки. И не продали их на черном рынке.

Официальные улыбки, формальное рукопожатие. Давай не терять друг друга из виду. На обратном пути — а ехал Алан в офис полковника Бауэра — его не покидало ощущение утраты.

— Итак, наш мистер Чезале благополучно убыл?

— Да, сэр.

— Я буду по нему скучать. На нем хоть взгляд мог отдохнуть… а то кругом сплошное хаки.

Неделю назад полковник посмотрел в офицерском клубе фильм «Касабланка» и успел неизвестно откуда раздобыть точно такое же, как в этой картине, кресло. И сейчас то расхаживал вокруг письменного стола, то присаживался на краешек кресла, поглядывая на старшего лейтенанта весьма настороженно.

— Нельзя сказать, старший лейтенант, что вы провернули это дельце скверно…

Дальнейшего Алан уже не слышал. Его настолько отвлекла полоска щетины под носом у полковника, что он даже пропустил мимо ушей, зачем его сюда вызвали.

Может быть, он и впрямь не провалил необычного задания. И, вполне может быть, действительно заслуживал повышения. Но капитанЭшер? Капитан Эшер это, конечно же, кто-то другой. Это боевой командир, форсирующий Рейн, — никак не меньше.

— Что-нибудь не так, капитан? Что-то вы разрумянились. — Но Бауэр еще не закончил своих пояснений. Сейчас он говорил о предстоящей службе, упомянул и об особом тридцатидневном отпуске.

Вторую неделю декабря Алан провел на борту «Королевы Елизаветы», зигзагами уходившей от немецких подводных лодок на протяжении всего пути в Нью-Йорк по беспокойным водам Атлантического океана. Затем последовал перелет в Чикаго и поездка на пригородном поезде в Женеву, штат Иллинойс, где уже изнывал от нетерпения многочисленный клан Эшеров.

Мори Эшер ради брака с матерью Алана порвал со своей семьей и фамильным вероисповеданием. Она, в свою очередь, настаивала на том, что такие жертвы никому не нужны. Так или иначе, межконфессиональный брак состоялся, и Алана с его сестрой Линдой воспитывали многочисленные дяди, тети, дедушки и бабушки, вовсю сражавшиеся друг с дружкой за их души.

На Рождество, деликатно называемое в этой семье «каникулами», неизменно возникала самая настоящая свара. Но на этот раз в честь возвращения Алана семейство решило выступить единым фронтом. Его обнимали, целовали, хлопали по спине. Да ведь он великолепно выглядит! И все просто счастливы с ним повидаться. Хотя, конечно, время от времени он замечал, с какой грустью, с какой бесконечной грустью они на него украдкой посматривают.

На кухне в мойке застучали тарелки, оставшиеся от ужина, тут-то и началась настоящая схватка. Его отец всегда дожидался того момента, когда мать выйдет из комнаты.

— … конечно, Алан, это повышение — штука замечательная, но что оно даст тебе, когда война останется позади? Мы с дядей Гарольдом поговорили о твоем будущем — и вот к какому выводу пришли…

Хотя эти слова не имели ровным счетом никакого значения. Это была всегдашняя линия обороны отца, его неприступный редут. Мать дождалась, когда Алан, грохнув дверью, вышел из дому и отправился на долгую прогулку по здешним лесам. Усевшись на берегу замерзшего ручья, он и сам не заметил, как у него пошла носом кровь, пока не обнаружил на снегу алые капли.

Кровь и смерть. Неотделимые от него, как, скажем, сигаретный дымок. И наверняка это чувствуют остальные. Он ощущал себя самым чудовищным образом не на своем месте, вычеркнутым из привычного окружения и насильственно переправленным в иудейский пейзаж, который, скорее, подошел бы его бабке.

За день до отъезда Алану принесли с почты письмо от Чезале. Поздравления по случаю производства в капитаны и — в намеках, ускользнувших от внимания армейского цензора, сообщение о том, что сам Элио повсюду сопровождает генерала Джорджа. Алан сохранил это письмо, равно как и другие, пришедшие позже, — так люди, готовясь к лишениям войны, разводят кроликов. Но до окончания военных действий, а вернее, до осени 1945-го, он так и не увиделся с Элио.

Через четыре месяца после Дня Победы капитана вспомогательных войск Эшера перевели на службу в армейскую киностудию, расположенную в Лондоне. В темных кинозалах он отсматривал все новые документальные материалы, поступавшие из Освенцима и Треблинки. Кинопроекторы безучастно жужжали, на одной и той же скорости показывая все новые и новые ужасы и непотребства. В перерывах, за кофе и сигаретами (и чашки, и сигареты дрожали в руках), Алан со своими помощниками готовил киноматериалы к перемонтажу.