Седьмой сын
Шрифт:
2. В пути
Повозка у них была действительно доброй, а тянули ее две сильные лошади. Встречный человек мог бы счесть эту семью зажиточной. Шутка ли, шестеро сыновей – один почти мужчина, а самым младшим, близнецам, стукнуло по двенадцать, хоть они и выглядели гораздо старше своего возраста. И это не считая взрослой дочери и пяти младших сестер. Большое, крепкое семейство. И наверняка богатое – вот только вряд ли встречный догадается, что еще год назад у них была мельница и жили они в большом доме на берегу реки, что протекала через западный Нью-Гемпшир. Далековато забрались они от дома, и осталась у них от богатства одна повозка. Но они не падали духом, продвигаясь дальше на запад, пыля дорогами, перевалив через Гайо, направляясь в незаселенные
Отец был крупный мужчина, склонный к полноте, что неудивительно, поскольку мельникам целыми днями приходится простаивать на одном месте. Маленькие жировые складки на животе и года не продержатся, когда придется возделывать лесные земли. Впрочем, это его не беспокоило – он никогда не чурался тяжелого труда. Сейчас его больше волновала жена, Вера. Вот-вот она должна была родить, он и сам это чувствовал, хотя она словом не обмолвилась о том, что время пришло. Женщины обычно не говорят о таком с мужчинами. Однако он видел ее большой живот и знал, что месяцев минуло много. Кроме того, днем, на привале, она шепнула ему: «Элвин Миллер, если попадется на пути гостиница, пусть хижина-развалюха, знай, я бы передохнула чуть». Не обязательно быть философом, чтобы истолковать ее слова правильно. Воспитав шестерых сыновей и дочерей, Элвин Миллер был бы туп как пробка, если б не уловил намека.
Поэтому-то он и послал своего старшого, Вигора, разведать, что ждет впереди.
Глядя на юношу, который ускакал, даже не подумав прихватить ружье, сразу можно было сказать, что семья эта прибыла прямиком из Новой Англии. Попадись на пути разбойник, не увидели бы больше родители своего сына, а поскольку он вернулся с волосами на голове, стало быть, и краснокожие его не заметили – французы в Детройте платили за скальпы англичан огненной водой, поэтому любой краснокожий, завидев в лесах белого человека без ружья, не раздумывая снимал с того скальп. Встречный мог бы усмехнуться и подумать: «Наконец-то семье начала сопутствовать удача». Но эти янки не подозревали, сколько опасностей подкарауливает их на дороге, поэтому Элвин Миллер ни разу не поблагодарил судьбу.
Вигор принес весть о гостинице, что стояла тремя милями дальше. То были хорошие новости, и только одно обстоятельство все портило: между путниками и гостиницей пролегала река. Даже не река – почти пересохшая речушка, которую легко перейти вброд, но Элвин Миллер научился не доверять воде. Как бы мирно вода ни выглядела, она обязательно попытается заполучить тебя в свои объятия. Он собрался было сказать Вере, что ночь придется провести на этом берегу реки, но тут жена тихонько застонала, и он сразу понял: об этом даже речи быть не может. Вера родила ему двенадцать детей, и все двенадцать выжили, но с последних родов прошло целых четыре года, а возраст дает о себе знать: поздний ребенок – не шутка. Многие женщины умирают во время таких родов. В гостинице наверняка найдутся опытные повитухи, которые помогут, поэтому через реку придется переправляться сегодня.
Кроме того, Вигор сказал, что и не река это вовсе, а так, речушка.
3. Дом у ручья
Воздух в домике у ручья был пропитан влагой, он тяжело и влажно обволакивал тело. Бывало, что малышка Пэгги засыпала здесь, и каждый раз она просыпалась, задыхаясь, будто очутилась под водой. Даже дома порой ей снилась вода – поэтому некоторые люди поговаривали, что и не светлячок она вовсе, а водянка. Только снаружи Пэгги всегда отличала сон от яви. Здесь же явью была вода.
Она оседала напоминающими пот каплями на балках, забитых в ручей. Пропитывала холодную, мокрую глину, покрывающую пол. Булькала и журчала в стремительном течении, бегущем прямо через домик.
Холодный родник спускался с вышины холма, чтобы пропитать прохладой жаркое лето; по пути над ним склонялись деревья, настолько древние, что лунный свет пробивался сквозь их ветви лишь ради того, чтобы услышать ту или
иную добрую старую сказку. Вот за этим-то и приходила сюда малышка Пэгги – даже когда отец не злился на нее. Нет, не ради вездесущей влаги, царящей здесь, – без нее девочка прекрасно обходилась. Просто в домике у ручья горящий внутри нее огонь как бы затухал, и она могла забыть о том, что она светлячок. Здесь можно было не заглядывать в темные уголки человеческих душ, где люди прятались от самих себя.Прятались они и от Пэгги, только ничего у них не получалось. Свои самые отвратительные пороки и черты люди старались засунуть куда-нибудь подальше, но они не догадывались, что глазки малышки Пэгги способны проникнуть в каждый темный уголок их сердец. Еще совсем малышкой, выплевывая кукурузную кашу в надежде получить добавку материнского молока, она уже знала все сокровенные тайны окружающих ее людей. Она видела их прошлое, которое они схоронили в себе, и видела будущее, которого они так страшились.
Поэтому она и стала приходить в этот домик у ручья. Здесь она могла забыть о своем даре. Даже о той леди из папиного воспоминания. Здесь был лишь тяжелый, влажный, прохладный воздух, который гасил огонь, затенял пылающий внутри нее свет, так что хотя бы несколько минут в день Пэгги могла побыть обыкновенной пятилетней девочкой с соломенной куклой по имени Буги – здесь она могла не думать о взрослых секретах.
«Я вовсе не плохая и не такая уж испорченная девчонка», – уже в который раз повторила она про себя. Только это не помогло, потому что она явственно осознавала свою вину.
«Ладно, хорошо, – сказала тогда она. – Я действительно испорченная. Но больше такой никогда не буду. Буду говорить только правду, как учил меня папа, или вообще ничего не буду говорить».
Но хоть ей и было всего пять лет, малышка Пэгги понимала: проще повесить огромный замок на рот, чем сдержать эту клятву.
Поэтому она промолчала, даже себе ничего не сказала, просто улеглась на поросший влажным мхом столик и крепко прижала к груди стиснутую в кулаке Буги.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Малышка Пэгги проснулась и сначала разозлилась.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Разозлилась потому, что никто не спросил ее: «Пэгги, ты не возражаешь, если этот молодой кузнец построит неподалеку отсюда свою кузницу?»
«Да нет, конечно, папа», – ответила бы она, если б ее спросили. Она знала, что такое кузница. Это означало, что деревня будет процветать и расти вширь, из других краев потянутся сюда люди. Приезжать они будут с товарами, значит, начнется торговля, а когда начнется торговля, большой дом ее отца превратится в настоящую гостиницу. С появлением гостиницы все дороги чуть сворачивают в сторону, чтобы пройти мимо нее, – если она, конечно, не слишком удалена от основных путей. Все это малышка Пэгги понимала и чувствовала так же, как дети фермеров чувствуют ритм фермы. Гостиница, стоящая у кузни, всегда будет процветать. Поэтому Пэгги сказала бы: «Конечно, пускай кузнец остается, дайте ему землю, сложите дымоход, кормите его, поите, пусть он спит в моей постели. Ничего, что мне придется спать вдвоем с двоюродным братом Питером, который так и норовит заглянуть мне под ночную рубашку, – я потерплю. Но не подпускайте кузнеца к домику у ручья, ведь только там я могу отдохнуть наедине с водой, а тут начнется – дзынь-бряк-шшш-ррр, шум-гам, небо черным-черно от дыма и по всей округе запах угля. Так человека можно с ума свести, и в один прекрасный день он возьмет да и уйдет в горы, вверх по течению, в поисках мира и покоя».
Ручей, разумеется, самое подходящее место для кузни. Если б не постоянная потребность в воде, кузницу можно было бы поставить в любом другом месте. Железо прибывало прямиком из Нью-Нидерландов, а уголь… среди фермеров всегда найдутся желающие обменять мешок угля на добрую подкову. Но вода – это главное, ее никто за так возить не будет, поэтому кузнец и расположился сразу у подножия холма, неподалеку от домика у ручья, так что теперь назойливое «дзынь-дзынь-дзынь» будет постоянно будить ее и вдыхать новый огонь туда, где раньше он почти затухал, превращаясь в холодное, мокрое пепелище.