Седое золото

Зинаида Ивановна — та, со старшинскими погонами и улыбкой, строгой и неприступной — провела Ника с подчинёнными (в этой жизни Нику ещё старшим быть не доводилось, поэтому он ощущал некую гордость) в соседний барак, передала встретившему их пожилому лейтенанту бланк с приказом и тут же удалилась, ловко повернувшись через левое плечо.

— У-у, ты какая! — пробурчал ей вслед Сизый. — Прямо искры во все стороны летят!

— Это точно, — благодушно согласился лейтенант, уважительно косясь на Лёхин значок с профилем Вождя. — Такую ещё поискать надо, огонь-девка! Ладно, в соответствии с приказом, начнём с постояльца камеры номер один, с обычного постояльца, — уточнил зачем-то.

А Ник промолчал. Зинаида, конечно, девушка симпатичная: тоненькая такая, светленькая, но после истории с рыжей Мэри он ко всему женскому полу с недоверием относился.

Лейтенант их в кабинет проводил, расселись все трое за низеньким столом, как раз стульев хватило, по другую сторону стола — табурет колченогий.

Через минуту лейтенант подозреваемого ввёл — тщедушного мужичка средних лет, в хэбэшной тюремной робе. Сам у дверей насторожённо замер, доложив предварительно:

— Задержанный Сомов Николай, по кличке «Сом», доставлен! Подозревается в убийстве четырёх геологов, производивших буровые работы в бассейне реки Паляваам. Предположительная дата убийства — середина октября прошлого года. Вину свою полностью отрицает, заметает следы, рассказывает очевидные сказки. На контакт не идёт.

— Проходите, гражданин, присаживайтесь, — предложил Ник, стараясь говорить бесцветно и буднично, как начальнику, себя таковым осознающему, и положено. — Давайте побыстрей, уважаемый, у нас дел и без вас — невпроворот!

Мужичок, прошаркав по деревянному полу кабинета стоптанными ботинками без шнурков, осторожно присел на табурет, скованные наручниками руки пристроил на коленях.

— Где чалился, братишка? — тут же проявил себя Сизый. — Судя по перстням и татуировкам видимым, не простой ты чалдон, дядя. В законе, чай?

— Да и у вас, начальник, тоже руки непростые, заметные, — отпарировал Сомов. — Да и внешность лица — авторитетная.

— Отставить! — рявкнул Ник. — Зарубите, Сомов, у себя на носу: судьба ваша сейчас — только от меня зависит! Скажу расстрелять — через пять минут к стенке поставят! А могу и словечко доброе замолвить, просекаешь?

Сомов только плечами пожал:

— Оно, конечно, понятно. С расстрелом то есть. А вот какие другие варианты имеются? И что для этих других вариантов я совершить должон? Поясните, будьте так добры, начальник!

— Варианты? — Ник демонстративно зевнул. — Только один вариант безальтернативный и существует. Мы на днях в те места думаем наведаться. Если с твоей помощью разберёмся однозначно, что там случилось, настоящих убийц найдём, то и тебе снисхождение будет. Не найдём — не обессудь, лично пристрелю, как пса блохастого. Так что думай, дружок! И требуется от тебя немного: расскажи всё, что знаешь, чётко, доходчиво, все мелочи вспомнив. А ещё — ощущения всякие. Понимаешь?

— Субъективные, например, или на подсознательном уровне, — важно, голосом Иосифа Виссарионыча, пояснил Банкин, грозно хмуря свои густые брови.

— Вот про это последнее, — Сомов посмотрел на Банкина с уважительным испугом, — ничего добавить не могу. А так, что же, слушайте. Только прошу — дайте до конца рассказать! А то тут некоторые, — чуть заметно кивнул головой в сторону стоящего позади него лейтенанта, — сразу кулаками в морду лезут, после первых же десяти слов. Да ещё кричат при этом: " Не смей врать, собака! Ещё раз соврёшь — тут же пришибу гниду!" Как же после этого правду говорить? Жить-то хочется, как и всем! Может, вы разберётесь? Ребята, как я погляжу, вы серьёзные, с понятиями. — И покосился с надеждой на Лёху.

Лейтенант за его спиной засопел смущённо.

— Я сам-то ростовский, — начал Сомов. — Поэтому и нет ничего удивительного, что в блатные подался. Традиции, так сказать. Нравы опять же. Влияние среды, как дедушка Карл Маркс учит. Но с мокрухой дел никогда не имел. Карманником начинал, потом в медвежатники переквалифицировался, потому как доходнее. Посидел, понятное дело. И там, и тут, все пересылки истоптал. Короновали, конечно. Последний раз в Воронеже погорел, вломила одна сука дешёвая, слила ментам. Да ладно, поквитаемся потом. В этот раз меня в Певек отправили — новую зону обживать. В Певек так в Певек. Мы — привычные. Всё бы ничего, да кум попался — не приведи Господь! Невзлюбил он меня за что-то и давай третировать: чуть что не так — карцер. И так в бараке холодно, а в карцере пол земляной — вечная мерзлота, почки отказывать стали. Да и голодно. Чувствую — помру скоро, сдёргивать пора. Дал каптёру по башке, рюкзак жрачкой затарил и рванул в тундру, благословясь, благо июль месяц стоял на дворе. Как через забор с колючкой перебрался? Про это говорить не буду, извиняйте, оно к делу не относится, а свет — он не без добрых людей. По тундре месяц бултыхался, всё около Чаунской губы тёрся. Думал: вдруг корабль какой к берегу поближе подойдёт? Переберусь тогда потихоньку на борт, спрячусь. Ничего не получилось, все суда далеко от берега проплывали, не останавливались. А жратва-то вся и закончилась. А за ней — и силы. Ноги страшно опухли, идти отказываются. Ползу по этой тундре, к концу спектакля готовлюсь. Тут на буровую эту выполз, что стояла на берегу Паляваам. Хорошие мужики попались: накормили, пригрели, с собой оставили, ну, в качестве разнорабочего.

— А вот и врёшь всё, сука лагерная! — взревел лейтенант. — Те ребята все партейные были, не могли они беглого зэка пригреть! Расстрелять — могли. Даже обязаны были, потому как дело у них было — секретности особой. Но накормить, в разнорабочие определить — нет, не могли. Правду говори, гадёныш, пришибу!

— Отставить! — распорядился Ник.

А Банкин опять свои густые брови нахмурил и голосом Ленина объяснил лейтенанту:

— Видите ли, уважаемый, не тот нервничает, кто по столу пальцами барабанит. А тот, кого этот стук раздражает сильно. Понятно? Ясна вам такая сентенция, голубчик мой?

Лейтенант только головой старательно закивал, что тот болванчик китайский.

Сомов, дождавшись от Ника разрешительного жеста, продолжил:

— Хорошо мы с теми мужиками жили, компанейски. Работы, правда, много было, да ничего — человек быстро к работе привыкает. В начале октября я от буровой отошёл на пару-тройку километров — брусники набрать. Она хоть и помороженная уже была, но ничего, с кипятком — в самый раз. Собираю, вдруг — выстрелы со стороны буровой. Чуть погодя — ещё. Затаился я в ёлочках-кустиках, почуяло сердце беду. Через часок мимо меня четверо протопали. Все в каких-то робах пятнистых, сапогах высоких со шнуровкой — первый раз такую обувку видел. И говорят не по-нашенски, по-заграничному насквозь.

— Опять врёшь! — не утерпел лейтенант. — Откуда здесь иностранцам взяться? Да я тебя сейчас… — и осёкся под хмурым взглядом Банкина.

— А на каком языке говорили те четверо? — поинтересовался Ник.

— Дык, откуда же я знаю? — удивился Сомов. — Мы языкам не обучены, гимназиев не посещали.

Ник выдал несколько фраз по-английски, первое, что в голову пришло.

— Не, — завертел головой Сомов. — Совсем непохоже.

Ник повторил то же самое — уже по-немецки.

— Точно, точно, — обрадовался Сомов. — Так они и говорили между собой: "Раухен ферботен, найн, бите".

Ник переглянулся с Сизым: опаньки, как оно вытанцовывается.

— Ну так вот, — возобновил своё повествование Сомов. — Полежал я ещё некоторое время в тех кустиках. А как же иначе? Надо же было выждать. Лежу это я и вдруг запах чувствую. Пахнет палёным, противно так. А ветерок-то со стороны буровой был, тут я и смекнул, что плохо оно всё. Пошёл туда, а там пламя уже догорает, головёшки одни. Но общую картину можно понять: постреляли эти пятнистые всех моих товарищей, потом внутри копра бурового тела сложили, всё горючкой залили и подожгли. Предварительно и всё оборудование поуродовали, порушили. Вот, милостивцы, и всё. Потом суток через трое парашютистов, наших, конечно же, с самолёта выбросили. Они меня и арестовали. А я и не пытался убежать. Опять же, куда? В тундру, чтобы те пятнистые поубивали?