Секрет Любимова

Дупак: Я хочу во что бы то ни стало спасти театр и сохранить вас для театра, для меня и для всех нас это важнее, чем присутствие Вилара.

Любимов: Я знаю, как вы хотите меня сохранить, не надо закручивать мне баки, вы изменили театру уже два года назад.

Дупак: Не говорите глупостей! Борис Ал., что вы думаете?

Глаголин: При сложившейся ситуации… Лучше бы для нас всех и в первую очередь для театра…

Любимов: Ясно… При сложившейся ситуации я не вижу возможности попросить людей из зала. Вы подумайте о чести, о нашей чести, о чести всего государства, это же материал для буржуазной печати – «Вилара вывели в Советском Союзе из зрительного зала товарищи!». Нет, не могу с этим согласиться, я член партии, и я начинаю репетицию. Товарищи, идемте начинать, неудобно, люди ждут уже 15 минут.

Дупак: Я снимаю с себя всякую ответственность.

А люди действительно ждали… никто не покинул зал. Стояла та же гробовая тишина.

Вилар сидел все так же прямо и с предчувствием радости.

Любимов:

– Гости дорогие, извините, что мы вас заставили ждать, сейчас мы начнем… Артисты дорогие, я понимаю ваше состояние, но тем не менее прошу вас набраться мужества и провести репетицию спокойно и собранно. Приготовились… Лида, ты готова… Начали…

Я чуть не разревелся, когда сказал:

– Борис Можаев… Из жизни Федора Кузькина – Живой.

И спектакль пошел… ровно и в хорошем темпе. Где-то в «сомах» шеф прокомментировал в микрофон – «Молодец, Валерий». То же самое он сказал в антракте. Вилар приходил на полчаса, просидел все действие и в перерыве смылся.

После прогона в буфете состоялось небольшое обсуждение: выступали Вознесенский, Карякин, Крымова, Кондратович и Виноградов из «Нового мира»… Говорили много хорошего, критиковали почти все финал. Крымова вообще сказала отсечь всю часть после суда, кто-то сказал: «Кузькин гениально смеется». Все посмотрели в сторону буфета, где за ширмой сидел д. Вася, у которого я взял напрокат смех… Говорили, что мало любви с Зинкой.

Карякин: Классический образ получается, поздравляю… Здорово с медалями сыграл…

Любимов: Молодец, Валерий, я на тебя тогда взбеленился, но важно, чтобы ты сам понял, что ты правильный нашел ход. Продолжай набирать, не теряй, на весь спектакль бери дыхание и беги… Ты бежишь здесь на 10 000 метров, поэтому не сбивайся на мелочи, вези спектакль.

Весь день закончился в толках о скандале и спектакле.

Вечером – «Добрый», еле ноги доволок до дома.

Мой день сегодня.

Вчера и сегодня для меня, может быть, важные дни в рождении моего Фомича. И поэтому я подробно записываю, кто что сказал. Я борюсь со своей слабостью – привязанностью к людскому суждению – и чувствую – иногда совсем освобождаюсь от зависимости людского суда, это помогает в работе, в беге, но потом, когда закрылся занавес, хочется понять – нужно ли то, что ты делаешь, людям, в конечном счете для них наш труд, поэтому и тянешься к говорящему, и ждешь доброго слова, и огорчаешься, не дождавшись.

Сегодня прогон шел грязнее, с накладками и текстовыми, и особенно техническими. Были «друзья театра»: Логинов, Толстых, Марьямов, Эрдман с женой, критикесса из Управления и сама мадам Целиковская. Это ответственный момент. Почему я боюсь жену и тещу главного больше, чем его самого? Она смеялась. Но не на меня… А жаль… Хотя не очень. Очевидно, это слабость моя – нравиться женам великих людей.

Жена Эрдмана: Кузькин чудо. – И своей соседке: – Ведь правда, очень хорошо? – И соседка, кажется, согласилась.

Лена Толченова (жена Васильева [52] ): Валерка, я тебя поздравляю, ты мне доставил вчера такое удовольствие, я впервые тебе это говорю. Один из всего этого… прям до слез. Молодчина, прекрасная работа.

Критикесса: Удивительно точное попадание исполнителей первых ролей… Золотухин – о, это большая удача и театра, и его самого… талантливая работа… А те, кто ему противостоит, марионеточность исполнения, талантливо, но не живые люди. Райком – это не живые люди – марионетки…

52

Анатолий Васильев, театральный режиссер.

Любимов: Я с этим буду спорить… а Смирнов, а Колокольников?? Разве это не живые люди?

Критикесса: Эти двое – да… но мое дело заметить… а ваше – прислушаться, я не вижу тут повода для полемики.

Толстых: Меня смущает музыкальное однообразие, громоздкость стульев, и, по-моему, это неудачная находка… И вот Золотухин. Он работает здорово… Изобретательно и по внешним ходам, и по внутренним, и он набирает весь спектакль силу, потом суд – и дальше провал… характер не вырастает к финалу, а мельчает… Скорее всего это драматургический просчет. Вся финальная часть топчется на месте… ничего не происходит.

Эрдман: По-моему, очень интересный спектакль… Какие-то мелкие доделки еще нужно будет сделать, убрать две-три частушки, они надоедают и действуют по инерции на ощущение от всего…

Меня он поздравил лично. Рядом стоял Смирнов, я думал – протянет он ему руку или нет? Нет, не протянул. А мне сказал: «Очень интересная, настоящая работа… Мелкие недоделки… но это, когда разыграешься, подпустишь, а в целом очень, очень хорошо…»

Венька: «Суд» и «счастье», Валюха, гениально. Я смотрел только конец.

Высоцкий: Твоя работа меня устраивает на сто, ну, на 99 %. Валера, это грандиозно, то, что ты делаешь, ты иногда делаешь такие вещи, что сам не замечаешь… Очень хорошие места с плотами, «суд», «счастье», «пахота». Вообще это твоя удача и Петровича.

Володя говорил много и так хорошо и трогательно, что я чуть не разревелся.

Прилетел Зайчик из Душанбе. Привез себя, денег, гранатов, винограду, редиски… Загоревший и счастливый.

22 апреля

Два дня – сегодня и завтра – не будет репетиций «Живого». Потеря темпа или нужная передышка? Это необходимо уяснить для себя. Очень важно считать, что это – «перевести дух», и можно двигаться дальше.

24 апреля

Два дня битвы за сохранение Любимова, за сохранение театра. Все встали грудью как один, как сплошная стена.

Наступило тяжелое для театра, для всех нас время, и вот оно-то и определит наши индивидуальные человеческие и гражданские позиции, проверка на вшивость пришла.

У меня нет желания эти дни описывать подробно, по часам, хотя, может быть, это-то и будет самым интересным для потомков, коль они начнут разыскивать нас. Запишу, что придет, застучит в память. Сразу такое событие, да оно еще и назревает к тому же, не охватишь глазом, не оценишь чувством, не сообразишь по ходу.

Первый день – 22 апреля – день слухов, исходит из гл. квартиры, в основном от жены – жена не станет врать, – слухи подтверждаются еще кем-то посторонним, поднимается шухер, народ хочет найти козла – директор и заместитель – собирается комс. открытое собрание, я секретарствую, Венька председательствует, выносится решение.

Поносят Дупака, Улановского, приходит Дупак:

– В чем дело? Почему не пригласили меня? Я пока директор, член партбюро…

– Здесь критикуется ваша работа…